Мать, возившаяся у плиты, обернулась и испуганно посмотрела на отца. Я увидел, как она побледнела, и догадался, что произошло что-то ужасное. Наверно, отцу из-за этих проклятых овец теперь грозит опасность.
— Не горячись, дружище, не паникуй заранее. Давай выпьем, погрейся. А там и поговорим. Давай вместе помозгуем, как нам поступить, — ворковал заведующий и, не дожидаясь, пока подадут шурпу, разлил водку в пиалы.
— Если бы ты послушался чабанов и соорудил по пути с пастбищ две-три кошары, сложил бы там немного кормов про запас, не было бы сейчас этих потерь. Сберегли бы всех овец до единой. Слово чабана…
— Ха! Не собираешься ли ты всю вину на меня свалить, дружище? — спросил Торе-усач с ухмылкой, и его глаза недобро сверкнули.
Мать поставила на дастархан две касы с шурпой. Торе-усач протянул было пиалу, чтобы чокнуться, но отец уже выпил. Жадно хлебнул шурпы и стал рассказывать, резко бросая слова:
— Земля покрылась ледяной коркой. Овцы в кровь сбивают копытца, чтобы достать траву. Кожа на ногах задирается… Пришлось резать… А потом и резать перестали. Оставляли. Под снегом! Волкам оставляли, а те следом шли! Овцы блеяли, вслед нам смотрели, а подняться сил не было… А мы спешили, чтобы спасти хотя бы тех, что еще передвигались. Сами шли пешком, на лошадях везли шкуры прирезанных овец.
— Да-а, — вздохнул Торе. — Разве можно предугадать испытания, какие посылает нам бог? Благодарение всевышнему, что все же добрались до дому!.. Я куда только не звонил. Весь район на ноги поднял. Просил вертолеты послать. Да, видишь ли, они, оказывается, не летают в такую погоду. Тьфу на вашу технику! В хорошую погоду мне разве ваши железные стрекозы нужны?!
— Овцы с голоду рвали друг на дружке шерсть… — продолжал отец задумчиво, словно и не слышал заведующего. — Окружат плотным кольцом и смотрят тебе прямо в глаза… Спросить хотят, а не могут… долго ли еще…
— Ну, давай выпьем.
Звякнули пиалами. Выпили.
— И во всем этом виноват ты, начальник, — сказал отец, бросив пиалу на скатерть. — Будь ты порасторопней…
Торе-усач сморщился — не то от выпитого, не то от услышанного.
— Ты и вправду винишь меня? — спросил он, настороженно сузив зеленые глаза.
— Ты, друг мой любезный, ты во всем виноват!
Торе-усач просунул за ворот палец и повел толстой, налитой кровью шеей, словно рубашка душила.
— Я говорил тебе только про овец… А нам, чабанам, каково пришлось? Аллах только знает, сколько, придя домой, слягут в постель. Ты не дал нам ни теплой одежды, ни плащей, ни палаток, ни продуктов. Питались овечьим молоком. И только. А наступили холода, и того не стало! Перешли на мясо. Без крошки хлеба. Как дикари!.. Да где мы находимся — в своей стране или нет?.. Хочешь — обижайся, а не доложу я об этом кому следует, мои же чабаны меня презирать станут.
— Да кто же мог предвидеть, что зима в этом году нагрянет так рано? Собирался я вам отправить все, что надо, да не успел… — уже сквозь зыбкий сон слышал я голос заведующего фермой, Торе-усача.
На меня наплывало смутное видение унылой, заледенелой степи, исхлестанной ветрами, и медленно бредущих по ней отар, подгоняемых простуженными голосами чабанов. Овцы поскальзываются, падают, разбивая ноги о лед. Заиндевелые спины их белы, словно присыпаны мукой. На впалых боках шерсть смерзлась в сосульки. Овцы охрипли от блеяния, прячут на ходу головы друг под друга, стараясь хоть как-то укрыться от пронизывающего, сшибающего с ног ветра, который в степи волен и не терпит преград…
Я проснулся среди ночи. Отец и Торе-усач все еще говорили, тихо, почти шепотом, и как-то отрывисто, сквозь зубы, будто ссорились. Касы перед ними стояли пустые, на их краях застыл красный от томата жир. Бутылка валялась на дастархане.
— Друг я тебе или нет? — спрашивал Торе-усач, подавшись всем корпусом к отцу. — Скажи — Друг? Что молчишь?.. Тебе, непутевому, добра хочу. Дело предлагаю…
Отец сидел, опустив на грудь заросшую голову, и исподлобья глядел на тускло поблескивающую бутылку.
— Н-нет, н-не выйдет, — сказал он, помотав головой, и в упор посмотрел на заведующего. — Лучше под суд, чем на такое дело…
— Тьфу! — плюнул Торе-усач в сторону порога. — А ты знаешь, чем тебе это грозит?..
— Ответ держать оба будем.
— Я свою вину не отрицаю. Но у меня ее гораздо меньше, чем у тебя. Я выкручусь. А тебе и штанов не хватит расплатиться с колхозом… По-дружески предлагаю: составим акт не на триста утерянных голов, а на пятьсот, на шестьсот. Я это устрою. Кто не поверит, пусть отправляется в степь да пересчитывает, хе-хе, оставшихся там овец. Твоим помощникам тоже дадим понемногу в зубы, чтобы рот замазать. Будут помалкивать. А тебе вырученных денег хватит откупиться от суда, да и самому еще останется.