Видать, ты сегодня тоже не вернешься или вернешься очень поздно. Меня лишь утешало то обстоятельство, что завтра у нас будут уроки, на которые ты, по нашему предположению, должен зайти.
Так и случилось. Ты пришел на урок физики. Правда, у тебя в руках не было, как это водится у учителей, ни книги, ни тетрадей. Ты положил классный журнал на край стола и даже его не раскрыл, как это сделал вчера. И вообще ты казался каким-то странным. Твои движения стали резкими, нервными. В глазах затаилась злость. Ты провел по лицу ладонью, словно бы сгоняя усталость. И, вызвав одного из учеников, спросил, какую тему мы прошли последней и что он знает по ней. Мальчик стоял и растерянно озирался, ожидая подсказки…
У нас уже два месяца не было учителя физики. Поэтому никто из нас не помнил, когда был последний урок по этому предмету и что мы на нем проходили. Ты поднял второго ученика. Третьего… Стал их ругать, обзывать тупицами и неучами, будто хотел сорвать на них зло, которое накипело в тебе. Сегодня ты был не тот мой старший брат, который к нам заходил вчера. Сегодня я не мог тобой гордиться. Вид у тебя был усталый. Ты украдкой зевал, стараясь незаметно прикрыть рот ладонью. По твоему бесстрастному лицу нетрудно было понять, что тебя ни капельки не интересует ни урок, ни ответы учащихся. Пытаясь скрыть от нас дурное настроение, ты говорил, как вредит всему человечеству леность, что с ранних лет надо приучать себя к труду, что надо совершенствоваться не только физически, но и духовно. А сам все вышагивал и вышагивал от окна к двери, от двери к окну, не останавливаясь. Если бы шел столько времени по прямой, наверно, уже дошагал бы до города.
Одежда твоя, надо сказать, тоже соответствовала твоему настроению. Вчера ты был одет с иголочки, каким я привык тебя видеть всегда. А сегодня пиджак твой не то пыльный, не то в пуху. Воротник на рубашке помят и грязный. И недостает верхней пуговицы, — если б не галстук, ворот распахнулся бы…
Ты говорил и без конца сбивался, теряя мысль, то и дело поглядывая на часы, делая вид, что всего-навсего поправляешь манжету. Но от внимания учеников ничто не могло ускользнуть. Уверяю тебя, ученики — самая наблюдательная часть человечества. Мы сразу поняли, что сегодня ты ждешь, чтобы побыстрее промчалось время. А оно, как назло, застыло, не торопилось. И ты нервничал из-за этого. Я до сих пор не знаю, куда ты так спешил тогда. Может, договорился с кем-то о свидании? Пли просто стыдился своего неопрятного вида и хотел поскорее уйти, пока тебя не увидели коллеги?
Однако часы есть часы. Торопись не торопись, они идут как обычно. Они неподвластны тебе. А остающееся время надо чем-то заполнить: не сидеть же на уроке молча. Понимая это, ты подошел к доске и аккуратно вывел на ней мелом: "Паровой двигатель". Мои одноклассники склонились над своими тетрадками, помалкивая. А меня будто кто за язык дернул: не зная, как к тебе обратиться — "учитель" или же назвать просто по имени, — я сам не понимаю, как выпалил:
— Это мы давным-давно прошли, ага!
Остальные ученики зашумели и подтвердили справедливость моих слов. Тебя это, кажется, сконфузило. Ты покраснел, и только тогда я понял, какую допустил оплошность. Ты одним махом стер с доски написанное. Извлек из кармана какую-то бумажку и заглянул в нее. "В шпаргалку смотрит", — сказал кто-то за моей спиной и хихикнул. Но в твоей шпаргалке, видать, кроме "Парового двигателя", ничего не было. И тогда, выйдя из себя, ты направился ко мне и со словами: "Разве кто тебя об этом спрашивал?!" — залепил мне пощечину. У меня аж хрястнуло в затылке и голова закачалась, словно шея моя была сделана из пружины.
Когда я вспоминаю эту затрещину, у меня даже сейчас начинает гореть щека.
…Нет, ты не подумай, что я тогда на тебя обиделся. Хотя мне лучше б провалиться сквозь землю от стыда перед товарищами. Чтобы не видеть их насмешливых взглядов и не слышать издевок, я целую неделю не ходил в школу. Маме говорил, что иду учиться, а сам потихоньку сворачивал в сад и там с мальчишками, которые учатся в другую смену, играл в орехи или в перышки. Я и тебя избегал несколько дней:-совестно было перед тобой, что я, как болтливая девчонка, не смог удержать свой язык за зубами. И во всем, конечно, винил себя. Маме и Нурли я старался не показывать, что несчастен, все свободное время проводил на улице или за книгами, делая вид, что мне страшно некогда. И близко не подходил к твоему велосипеду, если даже он целый день стоял свободным во дворе возле окна. Никто, однако, не заметил перемены в наших отношениях, чему я был рад: не то бы посыпались вопросы, и пришлось бы признаться, что получил от тебя оплеуху на уроке. Даже мама, наша внимательная мама, не углядела невидимой стены, возникшей между мной и тобой.