Жители деревни были люди приветливые, не тупые, какими часто кажутся чужестранцы, но сообразительные и любопытные. Они поняли, что я собираюсь за реку, но ничего не сказали насчет этого, за исключением одного человека, предложившего отвезти меня в своей рыбачьей лодке до мелководья, но не дальше. Смогу ли я перейти остаток реки вброд? Я поблагодарил его, сказал, что смогу, и поинтересовался, чего он так боялся.
– Что ты не боишься, ясно, – сказал он, – иначе не пошел бы туда.
– Дикая земля, – сказал я. – Город потерянных детей. Остров на море с волшебной дорогой туда. Колдунья – богиня.
– Потерянные дети, – сказал он. – Да.
Тишина нависла над нами. Девушка-служанка, которая весь вечер пододвигала ко мне мою нетронутую еду, а затем я отодвигал ее, произнесла:
– Один ребенок был отсюда. Мне было три года. У сестры моей матери родился мальчик. Он был белокурый. Сестра моей матери сказала: «Госпожа отметила его». Она положила младенца в плетеную колыбельку, пошла через реку, пришла в Каиниум и оставила его там. У тети было десять детей, и восемь из них были мальчиками, так что не велика потеря.
– Ты хочешь сказать, – произнес я, – что богиня претендует на белокурых детей как на своих собственных?
– Эта девушка не знает, что болтает, – сказал человек с лодкой.
– Это никому не вредит, – сказала девушка. – Кто будет слушать меня? Входная дверь позади нее открылась, впуская порыв злющего ночного ветра. Тот, кто пришел из ночи, заставил меня похолодеть.
Он был примерно моего роста, тоже сложенный как воин, хотя слишком изысканный, как любая серебряная статуя в Бар-Айбитни. Он вышел на место, освещенное масляными лампами.
Его юное лицо, надменное, но привлекательное, было чисто выбрито, белоснежная кожа, белокурые волосы до плеч. Его сверкающие одежды были сшиты из редкостного белого шелка. Но больше всего привлекали внимание его глаза, которые сверкали на лице, как два отполированных алмаза.
Служанка закричала, напуганная таким внезапным появлением, совпавшим с ее словами.
Повернувшись как пантера, он тихо сказал ей:
– Не бойся. Я не причиню никому из вас вреда.
Затем он посмотрел прямо на меня.
Что-то задвигалось в глубине его сверхъестественных глаз. Это было подобно тому, как смотреть на белый огонь. От его взгляда нельзя было спрятаться. Колдовские глаза.
Он в совершенстве, как местный, говорил на диалекте этой деревни, чего я не ожидал от него. Теперь он резко обратился ко мне на диалекте не менее совершенном:
– Sla, et di.
Это был язык городов, на котором я говорил в Эшкореке, но какой-то более древний, в своей первоначальной форме. Он грубо сказал: «Как я установил, ты здесь».
Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять его, ибо я, как и все остальные в комнате, был ошеломлен его появлением, неприятно совпавшим с рассказом девушки.
– Et so, – произнес, наконец, я («Я здесь»).
Деревенские жители, уловив, что от него прямо пахло опасностью, быстро пришли в себя и сориентировались в обстановке. Рыбак с лодкой, сидевший рядом, кивнул мне и вышел. За соседними столиками стали играть в кости и возобновили разговор. Только служанка убежала к своим горшкам и сковородкам, чтобы спрятаться.
Белый человек подошел и сел лицом ко мне. Он был хорошо одет: рубашка из ткани, похожей на бархат. Вся его одежда была белой.
– Ну, – сказал он на знакомом и в то же время незнакомом языке, – ты хорошо владеешь языками, но ты не съел ужин, который эти достойные люди оставили тебе. – Я ничего не сказал, глядя на него. – Давай, – произнес он. – Говорят, это хорошее пиво.
– Если оно такое хорошее, – сказал я, – пей его. Я разрешаю.
Его лицо, почти слишком красивое, могло бы сойти за женское, но в нем было чересчур много металла. На его белоснежной коже не было ни шрамов, ни пятен, ни каких-либо других недостатков. – Я не нуждаюсь в пиве и хлебе, – сказал он, обращаясь ко мне. – Я питаюсь пищей богов. Воздухом.