"Фух, бля" - паталогоанатом опустился на табуретку, в животе взорвалась тепловая граната, и он весь покрылся потом. Харон Абрамович терпеливо сидел, а теплота поднималась всё выше и выше, пока не достигла головы. Ему стало значительно легче, а всё произошедшее уже не казалось столь ужасной трагедией, однако, чувство безвозвратности потери продолжало сверлить мозг.
"Семь бед - один ответ" - и Мовсесян набухал себе ещё полстакана. Вторая доза проскользнула внутрь значительно проще, и через несколько минут он перестал что-нибудь вообще соображать. Где-то далеко - далеко продолжало отравлять настроение воспоминание о чём-то очень плохом, но о чём конкретно, наш герой уже забыл. Чистый спирт, сильно обжегший желудок, разбудил в Харончике зверский аппетит, утренние пельмени из туалетной бумаги, съеденные на завтрак, в расчёт при подобном раскладе, уже не принимались.
Он встал, накинул сверху халат и вышел из корпуса, направляя свои стопы в сторону столовой. Знакомые и незнакомые врачи и больные, при виде шатающейся фигуры Мовсесяна разбегались в разные стороны. Слегка присыпанная снегом земля под ногами вела себя весьма странно - она то приближалась, то удалялась, отчего Харон Абрамович постоянно спотыкался, громко матерясь при этом. Тут он спустился в один из коридоров и вышел на финишную прямую, но ноги уже начали отказывать, так что последние метры пришлось преодолевать, крепко держась за стену. Наконец, подобравшись к двери в столовую, он пнул её ногой и ввалился внутрь. Был уже поздний вечер, так что принимающих пищу врачей и пациентов оказалось немного. Харончик рухнул на стул, за ближайший к нему столик, и лица всех присутствующих повернулись в его сторону.
Глава 16. Монолог отчаявшегося человека
"Что бляди, не ждали?" - громко вопросил господин паталогоанатом и мрачно захохотал. Одновременно, сквозняком из распахнутой двери сильно дунуло, движущийся воздух обтёк Мовсесяна и отправился дальше, вглубь столовой. Народ засуетился. Первыми покинули свои насиженные места две студентки-практикантки. Выпучив глаза, они надёргали салфеток из подставок, закрыли ими свои лица и бегом пересели за самый дальний столик, прихватив с собой тетрадки, учебники и стаканы с чаем. Следом стали менять дислокацию и остальные пользователи столовой.
"Ага, запах не нравится?" - глумливо продолжал труженик морга: "Нормальный запах, я в нём живу и работаю, да хули там, через несколько лет, ну или там десятков лет, вы все так же завоняете. Что, может быть кто-то в этом сомневается?"
Внезапно, Мовсесян уронил голову на стол и громко зарыдал. Из-под лица паталогоанатома обильно лились слёзы, заливая столик и скатываясь на пол.
"В этом мире нет любви" - рыдал Харон Абрамович: "Вообще нет, вы даже себе не представляете, до какой степени. Вот вы, так называемые живые, ходите на работу, жрёте, срёте, рожаете детей, а зачем это всё? Вы никому не нужны нахуй, даже своим родственникам. Да, где-то там, на задворках сознания у них брезжит мысль, что есть вроде тётя Раиса Марковна и даже дядя, Василий Пафнутьевич, но пока вам что-то от них не понадобится, эта мысль так и останется на задворках. Получили требуемое и опять забыли, охуительно удобно. Выстроили общество потребления, блядь. Раньше тоже подобное было, но не до такой-же степени! "Каждый умирает в одиночку" - отличная поговорка, не находите? Коли вы кому-то и бываете нужны, то только мне, да и то, если соблюсти ряд условий: вы должны быть красивой молодой женщиной, уйти из жизни в самом расцвете сил, и всё равно, не дольше, чем неделя - полторы. Продлить любовь ну никак не получается, что я только не пробовал! А остальные блядь? Не нужны никому вообще нахуй, более того, людей от вас тошнит, собственно, как и вас от них, такой вот Жан-Поль Сартр".
"Ну всё блядь, меня этот цирк заебал, я вызываю охрану. Нажрался - сиди дома, или в своём морге, нехуй по столовым шляться" - из-за одного из столиков поднялась пожилая дама в белом халате с волевым и решительным лицом - зав. отд. реанимации.
"Охрана? Быстро в столовую!"
Потом она перезвонила главврачу: "Константин Васильевич, тут в столовой ваш паталогоанатом буянит, пьяный в гавнище и весь в кишках. Речи толкает, блядь. Любви ему мало, алкашу ёбаному, вы подойдёте? Ждём".
Будь Харон Абрамович потрезвее, он возможно и обнаружил бы в углу свою давнюю знакомую - Анну Семёновну, которая пила в уголке кофе с пирожным, манэрно отставив в сторону мизинчик. Анна Семёновна внимательно следила за развитием мысли господина Мовсесяна и стремительно при этом бледнела - чем дальше, тем больше.