И когда пришло время поцеловать невесту, я молча посмотрел на Белинду. Ее волосы рассыпались по белоснежному меху, лицо без макияжа завораживало своей прелестью, а ее ресницы были такими же золотыми, как и волосы.
— Святое причастие, Джереми, — прошептала она.
— Святое причастие, Белинда, — ответил я.
И когда она закрыла глаза и встала на цыпочки, чтобы дотянуться до меня, а я поцеловал ее в полураскрытые губы и крепко прижал к себе, сминая белый мех, весь остальной мир перестал существовать для меня. Он просто исчез.
Итак, дело сделано. Теперь она стала Белиндой Уокер, а мы — мистером и миссис Уокер. И никто уже не имел права отнять ее у меня.
Тут я заметил у Джи-Джи слезы на глазах. Даже Блэр был явно растроган. И только Сьюзен улыбалась доброй и понимающей улыбкой.
— Ну все, съемка окончена, — сказала она. — А теперь пошли отсюда. Вам ведь нужен режиссер? И ваш режиссер умирает с голоду.
Пока делали копии видеозаписи церемонии бракосочетания, мы замечательно позавтракали яичницей с беконом в большом, сверкающем, типично американском ресторане, а затем зашли в офис курьерской службы и отправили видеокассеты в три крупнейшие вещательные сети Лос-Анджелеса, а также на радиостанции в Нью-Йорке, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе. Белинда отправила одну кассету в резиденцию Бонни в Беверли-Хиллз, а другую — личному секретарю дяди Дэрила в Далласе. Снимки, сделанные полароидом, я послал в газеты трех больших городов и еще одну — лейтенанту Коннери в Сан-Франциско, сопроводив их запиской, в которой я приносил этому милому человеку самые искренние извинения за причиненные ему неудобства.
Все отправления должны были дойти до адресатов уже через несколько часов. Мы сделали все, что могли, и теперь имели право с чистой совестью ехать, куда захотим.
Мы купили бутылку «Дома Периньона» и вернулись в отель.
Не успели мы обсудить, что делать дальше, как Джи-Джи неожиданно вышел из игры. Он заснул как убитый прямо на диване с пустым бокалом в руке.
Следующей на очереди была Сьюзен. Минуту назад она энергично расхаживала по комнате, обсуждая по телефону прокат «Конца игры» в Чикаго, а еще через минуту уже лежала на ковре, уткнувшись лицом в подушку.
Тогда Блэр встал с места, собрал вещи и сказал, что мы можем оставаться здесь, сколько захотим, и он платит за все. Никто из обслуги отеля нас пока еще не видел. Что касается его, то ему срочно нужно в Нью-Йорк, чтобы вместе с Эриком Арлингтоном немедленно приступить к работе в фотолаборатории.
Чтобы посторонние не входили к нам в номер, я помог Блэру вытащить вещи в холл, откуда их должен был забрать коридорный. Потом Блэр вернулся в номер, чтобы попрощаться с Белиндой.
— А где обещанные сто штук? — деликатно поинтересовалась Белинда.
— Проклятье, куда подевалась моя чековая книжка?! — замер на месте Блэр.
— К черту твою чековую книжку! До свидания! — бросившись ему на шею, расхохоталась Белинда.
— Люблю тебя, детка, — сказал Блэр и, взяв видеокассету, поспешно вышел из номера.
— Я так понимаю, что денег мы не получим? — спросил я.
— Но у нас же остались норковые пальто! — погладила белую норку Белинда и, хихикнув, добавила: — А еще у нас есть «Дом Периньон». И спорим, Марти еще наварит на своем «Полете с шампанским», обтяпав неслабую сделку с кабельным телевидением. Типа, история продолжается уже без купюр и тому подобное бла-бла-бла…
— Ты и правда так думаешь?
— Поживем — увидим, — внезапно помрачнев, отозвалась Белинда.
— Иди сюда, — сказал я.
Мы встали и, прихватив с собой шампанское и бокалы, заперлись в спальне.
Я задвинул плотные шторы, оставив только узкую щелочку для солнечного света. В спальне царила стерильная чистота и было как-то удивительно спокойно. Сюда даже не проникал уличный шум. Белинда поставила шампанское на ночной столик.
Затем сбросила на пол норковое пальто.
— Нет, на кровать. Давай застелем постель норкой, — сказал я и положил свое пальто рядом с ее манто.
Потом мы разделись и улеглись на белую норку.
Я поцеловал Белинду, раздвигая языком ее нежные губы и чувствуя под собой ее бедра; белый пушистый мех, как и ее пальцы, ласкал и гладил меня, ее длинные волосы рассыпались по моей руке, рот приоткрылся и затвердел, оставаясь в то же время невероятно мягким.
Я стал целовать ее груди, зарываясь в них лицом и царапая ее атласную кожу своей отросшей щетиной. Она выгнула спину, словно хотела вжаться в меня, и я почувствовал бедром влажные волосы внизу ее живота. И тогда я вошел в нее.