Джудитта Паста уже отдыхала на своей роскошной вилле в Блевио, в этом своем оазисе, своем царстве. Великая певица наслаждалась отдыхом, прежде чем снова приняться за трудную работу — в августе ее ожидала целая серия спектаклей «Нормы» в Бергамо, по случаю проведения там ярмарки. Беллини тоже пригласили на родину Доницетти управлять репетициями своей оперы и следить за ее постановкой на сцене.
В Блевио у Джудитты Паста Беллини бывал, конечно, не раз. Они обсуждали сюжет новой оперы, которую он должен написать для Венеции. Не исключено, что, как и в предыдущие годы, Феличе Романи тоже принимал участие в этих встречах. На этот раз, однако, решить проблему оказалось труднее, потому что к обычной неудовлетворенности музыканта теперь прибавилась и другая трудность. Нужно было найти такой сюжет, в котором Паста опять стала бы главной фигурой, но при этом не повторяла бы свои прежние партии, и сюжетная ситуация тоже не походила бы на предыдущие. Трудности эти нелегко было преодолеть разом, поэтому предварительные обсуждения ничем не завершились. Решено было продолжить поиски.
1 июля Беллини вернулся в Милан и провел там весь месяц, не давая покоя поэту. «Чувствую себя хорошо, — писал он Сантоканале, — и занимаюсь тем, что ищу интересный сюжет для новой оперы». Но ни поиски музыканта, ни усилия либреттиста не меняли положения. Так прошел июль. В августе Беллини уже начал тревожиться, а Романи, напротив, был настроен оптимистически, потому что надеялся найти что-нибудь в пьесах, которые выписал из Парижа — он ожидал их со дня на день.
Беллини вместе с Джудиттой и Джузеппе Паста уехал в Бергамо 10 августа 1832 года. Они прибыли туда в тот же день вечером и остановились в одной гостинице.
Бергамская публика с большим интересом и нетерпением ожидала в этом году открытия сезона в театре Риккарди. Импресарио задумал сразить слушателей: включить в репертуар только две оперы, но обставить их со всей роскошью. Он выбрал оперу Мейербера «Крестоносец в Египте» и «Норму» Беллини. Главные партии были поручены Джудитте Паста, Лоренцани, Таккани, Реине и Негрини. Все это были певцы из Ла Скала. Были увеличены хор, основной и сценический оркестры. Особое внимание уделялось самой постановке.
Столь тщательная подготовка уже произвела немалое впечатление на публику, чье внимание, однако, привлекала прежде всего «Норма». Во-первых, это была новая опера Беллини, а во-вторых, всем известна ее история — после провала на премьере она шла почти сорок вечеров и каждый раз приводила в восторг тех же слушателей, которым поначалу не понравилась. Все это вызывало интерес и разжигало любопытство бергамасцев.
Однако, начав репетировать, Беллини оказался перед «жалким оркестром», который «сводил его с ума, и немало». Но чтобы не разочаровывать публику, он отнесся к своим бесплодным усилиям с философским смирением. «Что поделаешь, — писал он синьоре Турина, — мы рождаемся для того, чтобы страдать…» И с головой ушел в репетиции.
Премьера «Нормы» в Бергамо состоялась 22 августа 1832 года. Об огромном успехе, с которым она прошла, пусть расскажет сам Беллини. Сохранились два его письма по этому поводу. Одно — к Барбо, другое — к Романи. Письма эти, хоть и не такие нашумевшие, как сообщение, предназначенное для Флоримо о «фиаско, торжественном фиаско», но несомненно, достаточно известные и в любом случае — особенно письмо к Романи — очень важные, поскольку дополняют историю шедевра и отражают противоречивые, но искренние впечатления самого автора.
В письме к Барбо музыкант сразу же начал с главного: «Норма» потрясла весь Бергамо». Романи он описывает события премьеры более обстоятельно и обдуманно: «Наша «Норма» решительно произвела фурор… Она потрясла всех бергамасцев и массу любителей музыки, приехавших из Брешии, Вероны, даже из Милана. Это настоящий триумф… Было много аплодисментов и вызовов маэстро и певцов, аплодировали непроизвольно и единодушно. Находился бы ты здесь, тебя тоже вызывали бы на сцену».
Какая разница между безутешным письмом от 26 декабря 1831 года и этим — от 24 августа 1832 года. Различие это нужно как следует изучить, потому что и теперешний восторг, и прежнее отчаяние не были у Винченцо Беллини проявлением эйфории или депрессии, а отражали весьма определенное состояние души — боль, вызванную тем, что его не поняли, и радость — не столько от одержанной победы, сколько от встречи с самим собой.