И действительно, от самого Беллини мы узнаем, что послужило причиной этой радости, рвущейся из глубины его души. «Я нашел ее совсем другой: все живее и одухотвореннее», — пишет он Барбо о своей «Норме». А на следующий день повторит Романи: «Ты бы решил, что она изменилась. Мне она кажется совсем другой. Она произвела на меня чудесное впечатление…»
Говоря так, он не учитывал, что за время его отсутствия в Милане и Барбо и Романи имели возможность не раз послушать оперу в Ла Скала, причем исполнение ее от вечера к вечеру становилось все безупречнее. Ни тот, ни другой, наверное, не нашли бы в «Норме» ничего необычного. А Беллини спустя восемь месяцев заново «открывал» для себя свое сочинение. Теперь он увидел, что созданная им опера живет собственной жизнью и в ней вибрируют лучшие струны его души.
Вот почему «Норма» с течением времени показалась ему «другой» и произвела на него «чудесное впечатление», какое не возникало на премьере из-за утомительных репетиций, усталости, неуверенности в себе и предельного волнения певцов.
В Бергамо исполнители показали отличное владение партиями и «вложили в них много души». Теперь Беллини щедро благодарит всех певцов, особенно славного Реину, который в партии Поллиона, хоть и не сравнялся с Донцелли, но обнаружил «столько огня, что удвоил свой голос и свои габариты».
Но прежде всего впечатляла, конечно, великая интерпретация Нормы Джудиттой Паста. «Поет и декламирует так, что заставляет проливать слезы…» Многоточие-недомолвка принадлежит самому Беллини, который, должно быть, не хотел развивать эту тему, но все-таки не мог не излить душу: «Заставляет плакать даже меня…» — добавляет он почти шепотом. И теперь, когда признание высказано, он откровенно выплескивает на бумагу свои чувства, да кроме того, ведь он пишет другу Романи: «И я плакал, в самом деле плакал от истинного волнения, которым была переполнена моя душа».
Ему хотелось, чтобы это душевное волнение — творческое и в то же время глубоко человеческое — пережил вместе с ним и его поэт. «Мне мечталось видеть тебя рядом, — продолжает он, — чтобы разделить с тобой успех, мой добрый советчик и соавтор, потому что только ты понимаешь меня и моя слава неотделима от твоей…»
Многие общие друзья упрекали Романи за его нежелание приехать в Бергамо. Беллини еще раз повторил о своем сожалении, что поэта нет с ними: «Ты был бы, — заключает он, — очень доволен и нашей «Нормой» и твоим Беллини, который так признателен тебе и отвечает взаимными дружескими пожеланиями и любовью».
Благороднейшие слова, выражающие искренность, скромность и великодушие композитора, его желание поделить поровну с соавтором очень важный для них успех оперы, которая соединит их имена навечно. Мы не знаем, пробудили ли слова Беллини в душе Феличе Романи такое же волнение, какое испытываем сегодня мы, читая их. Нам известно только, что пройдет всего несколько месяцев, и поэт забудет о них.
Из Бергамо Беллини уехал 10 сентября и отправился прямо в Казальбуттано навестить синьору Турина, которая еще в июле заболела и уехала из Мольтразио. Музыкант тоже страдал в это время от мучительного фурункулеза на правой руке, из-за чего даже не мог писать. Но он быстро поправился и через восемь дней уехал в Милан.
Романи так и не подыскал еще сюжет для новой оперы, а из Парижа все еще не прибыли заказанные им пьесы. Беллини начал сильно тревожиться, принимая во внимание, что у поэта было много других обязательств — он обещал либретто Карло Кочча, Андреа Майокки, Меркаданте и Доницетти, оперы которых должны были пойти в Милане, Парме и Флоренции в этом же карнавальном сезоне. Романи начал писать либретто, но вовсе не для Беллини, хотя тот первым просил его. Неопределенность продолжалась.
Поиски становились все лихорадочнее, и беспокойство Беллини росло. Ему хотелось немедленно приняться за работу, а он еще не знал даже названия оперы. Однако либреттисту тревоги музыканта казались неоправданными. По контракту он должен был вручить ему «первую половину либретто в середине октября, а другую половину — в ноябре». Кроме того, он уже привык дотягивать все до последнего момента, то ли из-за своей лени, то ли по другим причинам, как это было с «Заирой», «Капулети» и «Сомнамбулой». Так чего беспокоится этот боязливый мальчик? Выходили они из положения прежде, выйдут и теперь!
Но Беллини словно предчувствовал что-то недоброе. Он жил будто в каком-то кошмаре. Музыкант оставался в Милане и без конца теребил своего поэта. На всякий случай он уговорил импресарио Ланари перенести премьеру новой оперы на февраль 1833 года, а в декабре 1832 года показать на открытии сезона «Норму» — для Венеции оперу неизвестную.