Из комиссариата он вышел взбешенным. Вызов в полицию был для него позорней пощечины, полученной у всех на виду. И кого он должен благодарить за это? Катанийского мальчишку, которому он сам помог занять одно из ведущих мест в музыкальном мире. Пригрел змею на груди, и теперь она жалит его. Поэт кипел гневом, не в силах пережить полученное оскорбление.
Он, известный либерал, иностранный подданный, писатель, пользующийся уважением крупнейших талантов мира, единственный из видных современных поэтов, кто пишет оперные либретто, он, Феличе Романи, стал игрушкой невежественного юнца, едва умеющего царапать нотные знаки, и неизвестно еще, что создал бы он без его помощи и без его поэтического сотрудничества.
Ослепленный гневом, Романи позабыл все искренние, скромные и великодушные слова, какие написал ему Беллини в августе, сожалея, что поэт не присутствует на новом впечатляющем триумфе «Нормы», и желая поделиться с ним своей славой, позабыл поэт и другие проявления любви и дружбы, доказательства почтения и уважения, которые питал к нему этот «мальчишка», оказавшийся при всех своих капризах и недостатках одним из немногих композиторов, кто разносил по всему свету его стихи, положенные на музыку, совершенно исключительную. Он выпустил из памяти, что Беллини стал единственным маэстро, который умел найти идеальное музыкальное созвучие его драматической поэзии.
Не задумался поэт — хотя бы на минуту — и над том, что раз уж Беллини (или кто-то за него) вызвал его в полицию, то, наверное, был прав, потому что дело совершенно безотлагательное, а сам он абсолютно пренебрег им. Но в эту минуту интересы музыканта не имели для него никакого значения. Их затмевало полученное оскорбление. Романи был слишком занят собой, чтобы найти в себе силы понять и простить Беллини. Его возмущение с каждым часом разрасталось, а не проходило. И он решил отправиться в Венецию, дабы поставить все на свои моста, и, естественно, бросил на произвол судьбы других композиторов, ожидавших от него обещанных стихов для своих опер. Среди них был и славный Доницетти, которому пришлось ждать либретто «Паризины» для театра Пергола до самого марта.
Эти события произошли во второй половине декабря. Есть основания полагать, что Романи не сразу приехал в Венецию. А Беллини тем временем начал репетиции «Нормы», и если они приносили ему какое-то удовлетворение, то ни в коей мере не снимали огорчения из-за вынужденной остановки в работе над «Беатриче». «Чувствую себя хорошо, — писал он 10 декабря Сантоканале, — и если бы поэт прислал мне стихи, моя душа успокоилась бы». Но поэт через несколько дней лично излил на него всю свою злобу.
«Норма» прошла в Венеции 26 декабря 1832 года. Успех был объясним особенностями воздействия на публику такого рода музыки — нужно было прослушать оперу несколько раз, чтобы проникнуться всей ее мелодической красотой. «Она подобна операм великих композиторов, — писал о «Норме» Локателли, — и является плодом глубокого осмысления. И чем больше слушаешь эту музыку, тем больше открываются ее достоинства».
Но такие оценки, наверное, вызвали у Беллини лишь горькую усмешку, так как «сердце у него разрывалось на части». После приезда Романи в Венецию — это произошло, по-видимому, в конце декабря или в самом начале января — последовали неприятные сцены и столь же неприятные события. Взбешенный поэт набросился на музыканта и импресарио, требуя объяснений, на каком основании ему было нанесено столь унизительное оскорбление, как вызов в полицию. Беллини взял на себя ответственность за то, что предупредил Ланари о возможности срыва премьеры повой оперы, так как Романи не присылает ему стихи. Импресарио оправдывался тем, что вынужден был обратиться к губернатору Венеции, потому что Беллини забил тревогу, иначе он не сделал бы этого. «Маэстро обвинял импресарио, импресарио — маэстро», — вспоминал впоследствии Романи. Однако «льстивые речи одного и глубокие вздохи другого, — заключал поэт, — смягчили мою обиду, я запираюсь у себя дома и пишу, пишу, переписываю и переделываю по много раз либретто — вплоть до самого последнего момента перед выходом на сцену».
Это оправдание всего лишь парафраза истины, потому что поэт в свою защиту написал то, что его больше устраивало, и в самом выгодном для себя свете. На самом деле «льстивые» слова Беллини и «вздохи» Ланари ни в коей мере не успокоили Романи. Излив накопившуюся злобу, он захотел показать своим обвинителям, что раз уж они призвали его к выполнению взятого на себя долга, он, конечно, свой долг выполнит, но отныне будет соблюдать должное расстояние между собой и ними.