Между тем возникла одна небольшая деталь, так сказать, протокольного характера, которую нужно было согласовать: сообщать ли об их примирении, как громогласно было оповещено об их взаимных обвинениях, или достаточно простого заявления для прессы, в котором говорилось бы, что благодаря стараниям друзей Романи и Беллини вновь сблизились и начали сотрудничать. Оба считают непроизнесенными «все те обидные выражения, какие приписывались им в статьях по этому поводу и т. д. и т. д…». Такова была официальная формула, принятая во Франции, если противники хотели избежать дуэли.
Но «мы же не собираемся драться на дуэли, а хотим обняться, — заключает Беллини, — и соединиться в нежной дружбе, поэтому посоветуйся со своим сердцем, как я со своим, и прими мудрое решение». И, порекомендовав другу обратиться к своему сердцу, ибо оно безошибочный советчик в подобных случаях, музыкант заканчивает трогательное послание приветствием: «Прощай, мой дорогой Романи. Если не ответишь мне, это будет последний привет, который шлет тебе твой Беллини».
Ответ на это письмо заставил себя ждать четыре месяца, но Беллини, отправив его, почувствовал, что снял с души груз и отдался работе с воодушевлением, какое бывало у него в лучшие времена жизни, тем более что Пеполи понял, наконец, какие стихи нужны Беллини, и прислал дуэт, который вполне удовлетворил музыканта.
С первыми жаркими летними днями у Беллини вновь обострился гастрит (болезнь четырехлетней давности, от которой он не избавился, так как не соблюдал предписания врачей). И на этот раз он не обращал на него внимания, продолжал работать над оперой, написав к 14 июня четыре номера. Тогда же он вел оживленную переписку с Флоримо, Сантоканале, Лампери, Рикорди и Лапари и с новой антрепризой театра Сан-Карло, с которой еще с февраля продолжал бесконечные переговоры. Они будут тянуться целый год, и в свое время мы о них поговорим подробно.
14 июля первый акт оперы, состоящий из трех сцен, был почти закончен. Осталось сочинить только финал, который уже был обдуман. Беллини собирался написать всю оперу за «пятьдесят дней, во всяком случае сделаю все возможное для этого», — заверял он. У него было взято обязательство перед самим собой: закончить оперу как можно скорее. Это входило в план самозащиты. Он хотел показать, что сумел поработать так, как никто и представить себе не мог бы. И первым должен был оценить это Россини, именно он.
Великий маэстро в начале лета уехал из Парижа в Италию и собирался вернуться в сентябре. И все же Беллини, хоть и обязан был по контракту вручить оперу 30 октября, к приезду Россини непременно покажет ему уже законченную работу: «Вернувшись, Россини найдет готовую партитуру «Пуритан», — обещает он, — гораздо раньше того времени, когда я обязан вручить ее…» Пусть не волнуются Флоримо и Котро, которые не перестают напоминать ему о необходимости быть пунктуальным. Беллини во что бы то пи стало сдержит свое обещание (данное, однако, скорее самому себе, нежели друзьям).
Спустя десять дней первый акт был завершен, включая финал, которым композитор остался доволен, как и распределением голосов в ансамблях («таких пылких и столь подвижных, что я от радости чуть не сошел с ума», — признается сам маэстро). Удовлетворен он и центральным Ларго с его широкой мелодией, какую поет безумная Эльвира, пытаясь найти среди гостей своего исчезнувшего жениха, чтобы повести его к алтарю; «Идем скорее в храм, Артур!»
«Ларго великолепно, — уточняет Беллини, — в том же ключе, как в «Сомнамбуле», но мелодия, которой оно начинается, еще красивее». И он настолько уверен в своей правоте, что едва ли не бросает вызов тому, кто был (или он так думал) его врагом: «Ладно, посмотрим, удастся ли посмеяться Россини!» И еще раз обещает, что вручит оперу на месяц раньше назначенного срока, несмотря на то, что очень мучается от необходимости «двигать вперед» Пеполи, которого постоянно нужно исправлять, так как он по-прежнему продолжает в стихах играть словами и придумывать всякие украшения, тормозящие действие.
Единственная новость в этот период (конечно, малоприятная), это падение курса испанских акций, в которые было вложено все состояние Беллини. Акции — из-за революционных событий, вспыхнувших в Испании, — страшно обесценились: на целых пятьдесят процентов.
«Знаешь, я рискую потерять около 15 тысяч франков, вложенных в испанские бумаги, — сообщает он Флоримо. — Но еще не все потеряно, еще есть надежды, тем более что сегодня акции немного поднялись…» Таков еще один горький опыт, который прибавился к другим. Нужно извлечь из него пользу: «Если на этот раз мне повезет, — клянется он, — больше не буду связываться с подобными сделками и с нациями еще более беспросветными, чем иной итальянский поэт».