В другой ситуации, зная привычки Романы, подобная задержка была бы вполне обычным делом, но сейчас приходилось волноваться всерьез. «7 апреля опера непременно должна выйти на сцену», — сообщал Беллини Флоримо. Репетиции оркестра начались уже 24 марта, все постановочные цехи пришли в движение, и никто не мог отложить дату открытия нового генуэзского театра.
Музыка каватины — номера, состоящего из двух разных по характеру частей — была уже написана, правда, на другие стихи, и Беллини решился показать ее Този. Они вместе — оправдалось роковое предсказание — прошли «все сложные места, хоть их было и немного в этих двух частях…», для завершения и инструментовки которых приходилось ждать только Романи.
Чтобы ускорить дело, Този, возможно, с согласия Беллини, прибегла к весьма практичному и надежному способу — пригласила поэта и композитора на обед и, ловко воспользовавшись расслабленностью и приятной эйфорией, которые обычно наступают после роскошного пиршества, заставила Романи пообещать, что он завтра же завершит недостающие две сцены. И есть все основания полагать, что Този и Беллини отлично преуспели в своем намерении.
Номера Този были отрепетированы с оркестром 2 апреля. Беллини поспешил написать Флоримо, что опера закончена, но забыл поздравить дорогого друга с именинами, которые приходились как раз на этот же день. Забывчивость говорит о занятости музыканта и его озабоченности перед премьерой.
Оркестровые репетиции позволили Беллини понять, какое впечатление могут произвести на публику и новые и переработанные сцены. Певцы, репетировавшие за клавесином, тоже были довольны своими партиями. Хорошо отозвался о музыке и концертмейстер первых скрипок, дирижер оркестра Серра, который еще до начала репетиций пожелал послушать «кое-что» в исполнении самого автора. «Я сыграл ему увертюру и финал, — вспоминает Беллини, — и они очень понравились ему…» Впечатление от оперы росло по мере того, как продвигались репетиции и к уже стройно звучавшему оркестру присоединились голоса певцов, прежде готовивших партии отдельно, а теперь начавших перевоплощаться в своих персонажей.
Беллини очень повезло, что был доволен Серра, человек, которому трудно угодить и который, «будучи превосходным контрапунктистом, а также большим любителем покритиковать, — продолжает Беллини, — от моей музыки пришел в восторг, утверждая, что она разумна, полна философии… и в Генуе меня называют счастливчиком из-за того, что я угодил Серра…»
Беллини перечисляет другу «надежнейшие» номера, то есть те, успех которых обеспечен, потому что они поручены хорошим певцам и, несомненно, понравятся публике. В их числе Беллини называет предваряющий новую сцену тенора «хор заговорщиков, который мне очень, очень удался…». Начало этого хора сходно с темой адажио знаменитой сонаты Бетховена, известной всем под названием «Лунная». Номер этот, видимо, действительно нравился и самому автору, если впоследствии он вставил его в свою «Заиру», а потом перенес в «Норму», где хор обрел долгую жизнь.
Однако все эти признаки, предвещающие успех, — «певцы исключительно довольны», оркестр играет «с большим удовольствием, не проявляя никакой неприязни», слух, разнесшийся по всей Генуе, будто Беллини написал «божественную музыку, которая произведет такой же фурор, как «Пират», а Давид считает, что даже больший», — не вскружили голову молодому автору. Именно в эти дни он особенно стойко проявил силу характера, полагаясь больше на реальные факты, нежели на пьянящие мечты: «Я же лично ни во что не верю, пока не состоится премьера… Да позаботится обо всем господь, я в его власти».
Не обошлось, однако, и без неприятностей. Когда Беллини проиграл Този на рояле каватину, певица заявила, что первая часть номера ей не нравится. Беллини написал новую музыку.
Когда же начались репетиции с оркестром, Този опять закапризничала, заявив, что теперь ей не нравится вся каватина, она слишком проста в вокальном отношении — нет виртуозных украшений. Это «музыка для детей» — изрекла певица. И если автор не усложнит ее, она заменит каватину Беллини каким-нибудь другим заведомо эффектным номером и выберет его сама.
Беллини же стало ясно, что, во-первых, Този пела свою партию «как собака, а значит, совершенно невыразительно», не поняла ее, а во-вторых, что она вздумала важничать, словно знаменитость. И он ответил певице, что в музыке, которую он сочинил, «не изменит ни одной ноты: не назло, а потому что хочет, чтобы его музыка исполнялась в тех темпах, какие указаны им, а не как вздумается ей, и что он хочет, вдобавок, чтобы оттенки тоже были такими, какими он их себе представляет».