Барбайя был сражен находчивостью и остроумием ответа «барона» и не мог не улыбнуться, хотя, по мнению Беллини, сделал это скорее для того, чтобы скрыть раздражение. Но импресарио не пожелал остаться в долгу у этого мальчишки и заверил его, что даст ему копию своего письма, дабы «тот читал его каждое утро…».
Но теперь уже инициатива в этой словесной дуэли была в руках Беллини и, сохраняя все тот же «ледяной» тон, он нанес противнику еще один изящный укол, ответив, что подобные письма «он может приберечь для кого-нибудь другого, а ему, Беллини, право, стыдно при одной только мысли, что Барбайя мог так плохо подумать о том, кто всегда был его благодарным другом…».
Гнев импресарио остыл после столь обезоруживающей тирады. За музыкантом осталось последнее слово, поскольку он получил бесспорный реванш. И судьбе было угодно, чтобы буквально в тот же миг и с Флоримо были сняты обвинения в заговоре.
Когда Барбайя рассказывал композитору об успехе «Пирата» в Сан-Карло на втором спектакле, к ним подошел слуга Поллини и передал Беллини утреннюю почту, где оказалось письмо Флоримо. В нем он повторял все то, что только что сообщил Барбайя, и даже хвалил Комелли, которая, преодолев первоначальную робость, пела очень хорошо.
Беллини воспользовался подходящим моментом, чтобы обратить разговор в пользу друга, который первым принял на себя гнев импресарио. Он передал Барбайе письмо Флоримо, чтобы тот убедился в искренности суждений человека, подозреваемого как агента-провокатора в подстрекательстве к «революции» против постановки «Пирата» в Сан-Карло.
Барбайя сдался. Встреча завершилась приглашением на завтрак на следующий день. Беллини пришел, и Барбайя предложил ему «множество контрактов» в разные театры, самыми значительными из которых были Сап-Карло и Ла Скала. Беллини выбрал Ла Скала и произнес: «Да поможет мне бог».
XIII
НОВЫЙ КОНТРАКТ С ЛА СКАЛА
Это было обдуманное решение. Хотя он еще не знал, какими исполнителями будет располагать для оперы, которую ему предстоит написать, он согласился на контракт в Милане потому, что в Ла Скала не будет тенора Рубини. Звучит, конечно, парадоксально, но на самом деле убедительно, и Поллини — старый и опытный театрал — с ним согласился. Будь в его новой опере тенор Рубини, композитору пришлось бы писать партию для голоса и актерских возможностей певца, создавшего образ Гуальтьеро. И весьма возможно, он повторился бы, копируя или подражая той партии, которая уже стала знаменитой. А будь у него другой тенор, новая роль была бы написана для его вокальных и артистических данных, и получилась бы, несомненно, совсем иная музыка.
Так рассуждал Беллини, и Поллини целиком поддержал его. Но любопытно, что весь период, который предшествовал работе над новой оперой, оказался как бы во власти, так сказать, «призрака «Пирата» — призрака неумолимого и неистребимого. Недавний успех «Пирата» словно подрезал крылья творческой фантазии музыканта еще прежде, чем он принялся за новое сочинение. Он отравлял ему жизнь. Беллини прямо-таки заболел им. Едва что-либо напоминало ему о «Пирате», у музыканта сразу же мурашки пробегали по коже от страха за оперу, которая еще только должна была родиться. И как будто мало было этих душевных волнений, тревогу усиливал, приводя в отчаяние, дружный хор приятелей.
«Все мои друзья, кроме Мельци, уверяют, что второго «Пирата» мне никогда не создать, — пишет он Флоримо. — С одной стороны, это льстит самолюбию, но с другой — такое суждение меня огорчает…» И в том же письме: «…все настоящие друзья советуют быть очень осторожным при выборе певцов и либретто, потому что другого «Пирата» не сотворить ни Романи, ни мне…» А газеты добавляли: «Беллини уже привык, что во многих крупнейших городах с восторгом встречают его оперы, даже если они идут сразу же вслед за шедеврами Россини. И слава, широко распространившаяся по Европе, становится для него обременительной, потому что мешает работать над новыми произведениями, и это тяжкая беда в столь молодые лета». Но еще большая беда — слышать подобные разговоры. А тут еще ко всем этим предсказаниям и предположениям добавилась другая напасть — близкое сходство с его «Пиратом» новой оперы Пачини «Кавалеры из Валенцы».
Речь шла не о плагиате как таковом, когда мелодии одной оперы в несколько измененном виде переносятся в другую, а о сознательном подражании характеру беллиниевской музыки — о подражании, выдававшем очевидное желание копировать стиль, который благодаря несомненному отличию от привычных для оперного языка того времени форм с первого своего появления привлек внимание публики и определил необыкновенный успех «Пирата» и его автора.