Новая опера должна была открыть карнавальный сезон в Ла Скала 26 декабря 1828 года. И на совещании в дирекции театра Беллини с Романи предупредили, что «Чужестранка» «во что бы то ни стало» должна начать сезон, даже «если будет написан всего один акт, а остальное не будет закончено».
XIV
РОЖДЕНИЕ И ТРИУМФ «ЧУЖЕСТРАНКИ»
Романи почти тотчас же принялся за работу, и первым плодом его усилий стал хор интродукции — баркарола, открывающая оперу, а музыку к ней Беллини написал за одно утро. Это было 9 сентября, как пометил композитор в углу страницы, на которой начал свое новое творение.
Он с удовольствием сочинял музыку. Баркарола «очень нравится мне, и если хор не сфальшивит, она произведет большое впечатление», тем более что «исключительно новое для Милана сценическое решение обеспечит успех…». Он имеет в виду находку поэта, который разместил хористов в лодках; каждая группа поет свой куплет, и только под конец голоса сливаются в единый ансамбль.
Беллини говорил, что написал музыку на эти строфы в бретонском духе. Но тот, кто имеет возможность познакомиться с этими страницами партитуры, убедится, что Бретань тут совсем ни при чем, потому что мелодии баркаролы, несомненно, повторяют напевы сицилийских народных песен, и, конечно, согласится с замечанием композитора о характере родных ему кантилен — «они такие изящные и светлые, что легко запоминаются…» Словом, это было хорошее начало, предвещающее еще более удачное продолжение.
Однако сочинение «Чужестранки», которое, казалось, должно было лететь вперед на всех парусах, после появления баркаролы внезапно остановилось: довольно тяжело заболел Романи. Он слег с воспалением мочевого пузыря, «с высокой температурой… и ему пришлось выдержать 24 пиявки и четыре кровопускания…». Эта задержка, с одной стороны, конечно, огорчила Беллини, а с другой — дала ему надежду, что дата премьеры будет отодвинута.
На всякий случай он продолжал сочинять «разные наброски, которые, если придутся кстати, произведут впечатление». Он чувствовал, что полон творческого горения, и персонажи новой оперы воспламеняют его воображение. Но все же сомневался, что Романи, даже если вскоре поправится, сможет тотчас же взяться за работу. Правда, ему хотелось, чтобы произошла некоторая заминка: она могла стать единственной причиной, по которой имели право переместить дату премьеры, назначенную на тот тревожный декабрьский вечер. Однако ему хотелось также, чтобы болезнь Романи не затягивалась надолго, ибо в таком случае дирекция театра может заставить его сотрудничать с Гаэтано Росси. «Вот от чего я пришел бы в отчаяние…» — восклицает он, словно творя заклинание.
Но все обернулось так, как ему мечталось. Романи начал поправляться, правда, настолько медленно, что раньше конца сентября не был в состоянии приняться за работу. «Антреприза пока молчит, — писал Беллини, — но я думаю, вряд ли мы сможем открыть сезон…» И он оказался прав. Сезон начался оперой Россини «Осада Коринфа».
Теперь он сможет работать спокойно, имея в своем распоряжении более четырех месяцев. Он даже хотел уехать на время за город, не для того, чтобы поправить здоровье, а потому что «хороший воздух не повредил бы ему…». Но от этого плана пришлось отказаться.
Он не мог работать из-за отсутствия стихов и вынужден был не покидать поэта и часто навещать его, чтобы своим присутствием напоминать о сочинении, которое им предстояло создать совместно.
В это же самое время, конец лета — начало осени, другая миланская семья привечала его в своем доме — семья Кантý. Музыкант бывал там из-за Джудитты Турина — той самой синьоры, с которой познакомился в Генуе. Она приходилась дочерью Джузеппе Кантý, богатому торговцу шелком, а муж ее Фердинандо Турина был богатейшим кремонским предпринимателем. Семья Турина имела дом и земельные угодья в Казальбуттано. Кроме того, у них имелся особняк в Милане. Но когда синьора Джудитта приезжала в ломбардскую столицу — а это, похоже, случалось довольно часто, потому что в глуши, каким было тогда это местечко, ей жилось скучно, — она предпочитала останавливаться в доме отца, у своих родных. И вот тут в палаццо Кантý, в квартале Сант-Андреа, Беллини встречали с огромным почетом, который очень скоро превратился в живейшую привязанность, так что, можно сказать, он стал членом семьи.
Некоторые биографы Беллини считают, что он уехал за город осенью этого года вместе с семьей Кантý. Однако тут имеются некоторые разночтения. Одни утверждают, что музыкант поехал в Дезио, на холмы Брианцы, другие полагают, что он отправился в Мольтразио, на озеро Комо, но в обоих случаях для того, чтобы переждать, когда можно будет приняться за сочинение «Чужестранки». И в результате получилось так, что оба эти местечка оспаривают право считать своим гостем Беллини, и в каждом из них имеется мраморная доска на стене той виллы, где, как полагают, он жил вместе с семейством Кантý осенью 1828 года. Почти несомненно, однако, что это не соответствует действительности.