В Пармском герцогстве подданным было запрещено носить усы — бесспорный признак либерализма. Что касается приезжих, то им разрешалось ходить с усами только три дня, а потом они должны были или сбрить их или уехать. Оказавшись перед такой дилеммой, которая была сообщена ему, правда, в вежливой форме, полицейским в штатском, Феличе Романи решил расстаться с Пармой, благо он еще мог успеть попасть в дилижанс, отправлявшийся в Милан.
Это внезапное решение больше всего встревожило Беллини: он останется без своего соавтора, а значит, не сможет в нужном темпе работать над оперой. Вмешательство графа Санвитале — тот обратился за особым разрешением к герцогине — позволило Романи сохранить свои усы и возвратило музыканту поэта, который ему был необходим до зарезу.
Однако сочинение двигалось по так быстро, как рассчитывала дирекция театра Дукале. Озабоченный граф Санвитале прислал Беллини записку, в которой интересовался, почему нотные переписчики все еще сидят без дела в напрасном ожидании партитуры, ведь музыкант должен был присылать в театр фрагмент за фрагментом, чтобы они выписывали партии для всех инструментов. Подобных записок сохранилось две. Обе исключительно вежливые по форме, но одна настойчивее другой.
Беллини, конечно, не мог не понять причину такого непрестанного давления на него. Было уже 20 апреля, а он не написал еще ни одной сцены. Музыкант отвечал графу Санвитале, но его довольно уклончивые объяснения не могли удовлетворить того, кто нес ответственность перед двором за спектакль, которым должен был открыться новый театр. Беллини не догадывался, что к этому диалогу, состоящему из подстегиваний с одной стороны и уклончивых ответов с другой, затаив дыхание прислушивалась вся Парма.
Жители Пармы, как известно, не просто любят оперу — они любят ее фанатично. Если это утверждение справедливо в наши дни, стоит ли говорить, что в 1829 году они были еще более страстными поклонниками оперы, потому что тогда было меньше других развлечений. Известно также, что пармская публика — горячая публика. Она исключительно великодушна, но и безмерно требовательна. Она щедро награждает аплодисментами тех, кто этого заслуживает, но не жалеет и свистков для всех, кто ее не устраивает. Такая взыскательность пармской публики, считающейся самой музыкальной в Италии, могла бы показаться безжалостной, но речь идет о любви к музыке, которая переходит в фанатизм, и это нужно попять, прежде чем осудить: кто поймет, тот согласится со мной.
Становится ясным, почему поведение Беллини — а за ним наблюдали изо дня в день — не могло вызвать одобрения жителей Пармы, с нетерпением ожидавших весьма важного для всех события. «Люди решили, — пишет первый биограф композитора Чикконетти, — что он пренебрег своими обязанностями, которые связывали его теперь уже со всем городом». Именно тогда и зародилось недоброе отношение к Беллини и к ого «Заире», нагнетавшее тяжелую, можно сказать, мрачную атмосферу, которая по мере того, как шло время и нарастало недовольство, превращалась в грозовую.
Все биографы согласно утверждают, что жители Пармы враждебно отнеслись к Беллини только из-за того, что он отказался писать музыку на либретто «Цезарь в Египте» их земляка Торриджани. Однако не только здесь надо искать причину враждебности. Факт этот действительно мог вызвать поначалу недовольство, но оно непременно развеялось бы, если б молодой музыкант вел себя в Парме менее легкомысленно и не так откровенно пренебрегал своими обязанностями или хотя бы не настолько открыто, чтобы большинство горожан восприняло это как презрительное отношение к ним и, естественно, возмутилось.
Нам неизвестно, был ли Беллини предупрежден о неминуемой грозе, какая сгущалась над его головой. Есть основания полагать, что он и не подозревал об этом. Во всяком случае ничего подобного нельзя заметить в тех немногих письмах, которые относятся к этому периоду. Бесспорно, однако, что «Заира» была закончена в срок, и вечером 15 мая состоялась генеральная репетиция. Открытие театра Дукале было передвинуто с 12 на 16 мая из-за согласованной заранее задержки Лаблаша в Сан-Карло.
Причины переноса были обстоятельно разъяснены не только в «Гадзетта ди Парма», но и во всех газетах провинций Ломбардии и Венето. И все же кое-кто не поверил. Стали поговаривать, будто открытие перенесено из-за того, что на потолке зрительного зала образовались трещины. Возникший слух, в свою очередь, вызвал бурные толки, газеты успокаивали горожан и еще раз уточняли причину задержки: она сделана преднамеренно «для того, чтобы обеспечить хорошее исполнение спектакля».