Беллини, похоже, не обращал внимания на все эти пересуды. Сообщая дяде Ферлито, как прошла генеральная репетиция, он высказывает убеждение, что «и «Заира» будет столь же удачлива, как и другие мои оперы». Скромное число приглашенных, присутствовавших на репетиции, встретило оперу хорошо, аплодируя «почти всем сценам», особенно «каватине Лаланд, терцету и дуэту в первом акте, а во втором — дуэту Лаблаша и Лаланд, рондо Нерестана, сцене Лаланд и Лаблаша и финальному квинтету. Все это вместе, — пишет Беллини, — позволяет надеяться, что на премьере публика останется довольна моим сочинением, написанным всего за один месяц, как стихи, так и музыка, и я сам очень доволен оперой…».
Пармская публика, однако, была совсем иного мнения. Мы знаем, что ее предубеждение против Беллини уже создало вокруг него грозовую атмосферу, а тут еще возникло глухое раздражение из-за множества пересудов, вызванных перенесением даты открытия театра, которые охотно печатали все газеты. Волнения эти, конечно, понятны, но в любом случае было бы лучше, если бы они не выносились за пределы города. Искрой, воспламенившей накопившийся за последние месяцы запас пороха, стало, конечно, предисловие Феличе Романи, которое он предпослал своему либретто.
Это был испытанный прием, не раз применявшийся поэтом, — писать предисловие с откровенной целью заранее оградить себя от возможных упреков за какие-то упущения, закономерные в урезанном варианте того или иного романа либо драмы. Поэт объяснял в предисловии, что они вызваны требованиями оперного спектакля, что у него получилось произведение, весьма не похожее на подлинник именно потому, что он вынужден был многое изменить в оригинале. Это был способ, не хуже любого другого, защитить свое поэтическое достоинство даже во вред музыканту.
Но предисловие к «Заире» оказалось самым неудачным из всех, когда-либо написанных Романи. Высоко оценивая художественные и психологические достоинства трагедии Вольтера, он в то же время излагает причины, по которым был вынужден представить ее в «скромных одеждах оперы», изменяя облик героев, сокращая сцены и переделывая характеры.
Он предвидит, что найдутся люди, которые осудят его либретто «еще до того, как прочтут» именно из-за этих изменений, какие он вынужден был позволить себе, а также потому, что стихи тоже недостаточно отшлифованы, не такие, как хотелось бы ему, «по, — оправдывается поэт, — текст сочинялся по частям одновременно с музыкой, и не было возможности возвращаться к уже написанному, что-то переделывая: стихи и музыка были сработаны менее чем за месяц».
Эти слова — больше, чем что-либо другое — возмутили жителей Пармы. Они были в курсе всего, что предшествовало заключению контракта, знали, что Беллини подписал его еще полгода назад и получил весьма солидный гонорар, к тому же отказался сочинять музыку на либретто их земляка (а также отверг любое другое сотрудничество), разными уловками сумел заполучить своего любимого поэта, и оба взялись за сочинение оперы только в последний месяц, проявляя при этом небрежение и всем своим видом показывая, что их мало интересует событие, ради которого их пригласили в Парму. Что, собственно, хотели сказать поэт и музыкант своим предисловием? Может быть, они желали, чтобы публика спокойно приняла любую поделку, которую ей всучат? И что привело молодых людей ко всему этому, как не собственное легкомыслие? Можно себе представить, с каким настроением собиралась публика в театр. Последствия не замедлили сказаться.
Беллини, сидевший, как было принято тогда на премьере, в оркестре, сразу понял, что надежды на успех, которыми он еще несколько дней назад делился с дядей, тают с каждым тактом. Публика откровенно выражала композитору свое недовольство, а если и аплодировала тому или иному номеру, то всячески подчеркивала, что аплодисменты эти адресованы певцам, а не автору оперы.
Беллини поддерживала группа друзей, приехавших из Милана послушать «Заиру», но они не смогли противостоять всему залу, столь враждебно настроенному, и их хлопки, адресованные Беллини, вызывали лишь злобную реакцию публики. Потом говорили, будто были и свистки, но достоверных сведений об этом нет ни в документах, ни в газетах того времени. С другой стороны, маловероятно, чтобы в зале свистели. Как ни велико было возмущение любителей оперы, они не могли себе позволить такое неприличное поведение в присутствии герцогини.