Беллини пробыл там почти весь июнь. У него было время хорошо отдохнуть в сельской тиши, воспрянуть духом и окончательно забыть огорчения, вызванные провалом «Заиры» в Парме. В конце июня ему пришлось съездить по делам ненадолго в Милан. В это время импресарио итальянских театров заключали контракты с композиторами на сочинение опер, которые должны выйти на сцену в карнавальном сезоне 1829/30 года. И действительно, в Милане Беллини встретился с Алессандро Ланари, импресарио театра Ла Фениче: тот намеревался представить молодого катанийского музыканта венецианской публике, которая еще была незнакома с ним. Импресарио собирался заказать ему новую оперу, но, к сожалению, еще раньше у него была договоренность с маэстро Джузеппе Персиани и Джованни Пачини.
Пачини, любивший ездить сразу на нескольких лошадях, подписал контракт и с дирекцией театра Реджо в Турине. Была надежда, что он не сможет работать одновременно над двумя операми и откажется от контракта с Ла Фениче. Тогда Беллини тотчас заменит его. Таков был план Ланари. Однако импресарио, стремясь непременно поставить сочинения Беллини в Венеции, подписал с ним контракт на постановку в Ла Фениче «Пирата». Это будет вторая новинка сезона. И они стали ожидать, как развернутся события.
Этим летом Беллини получил из Катании известие о смерти 8 июня 1829 года деда Винченцо, но композитору сообщили об этом только во второй половине месяца. Жизнь Винченцо Тобиа Беллини подошла к концу. Он умер с достоинством патриарха, глубоким старцем, в городе, который стал ему родным, где он прожил более шестидесяти лет: тут родились его дети, здесь всего себя он отдал творческой и преподавательской работе. Он умирал, конечно, спокойно еще и потому, что надежды, возлагаемые на внука, носившего его имя, превзошли все ожидания. Все, о чем он мечтал, к чему стремился в юности, осуществил его любимый внук. Беллини тяжело переживал смерть деда. «Я места себе не нахожу от горя, — писал он другу, — умер мой дорогой дедушка, кому я больше всех обязан — столько лет я жил у него в доме, где освоил бóльшую часть музыкальных премудростей, и он так любил меня».
Эти проникновенные слова — единственная хвала, какая останется в память об одном из основателей катанийского музыкального искусства, но и их достаточно, чтобы понять характер, доброту и культуру этого человека. И под восхвалением этим — не следует забывать — стоит подпись Винченцо Беллини.
В августе 1829 года традиционный летний оперный сезон не мог состояться в Ла Скала, потому что крупнейший миланский театр закрылся на ремонт. Чтобы не лишать горожан любимого развлечения, было решено провести этот сезон в театре Каноббиана. Причем задумали его не совсем обычно. Воспользовавшись пребыванием в Милане Мерик-Лаланд, Рубини и Тамбурини, возобновили «Пирата». Идея эта имела огромный успех. Любимейшая опера миланцев прошла двадцать четыре раза, и зрительный зал постоянно был переполнен восторженной публикой.
К этому событию, которое, конечно, принесло Беллини большое удовлетворение, прибавилось другое, гораздо более важное: первая встреча с Россини. До сих пор биографы утверждали, будто знакомство великих музыкантов состоялось в Париже в 1833 году, но недавно обнаруженное подробнейшее письмо Беллини свидетельствует о том, что встреча эта произошла в августе 1829 года в Милане.
После триумфа, который имел в Гранд-опера в Париже «Вильгельм Телль», Россини решил ненадолго посетить Италию, чтобы повидать близких и уладить некоторые свои дела, поскольку думал окончательно обосноваться во Франции. В Милане он пробыл всего несколько дней. Приехав 26 августа, он вечером 27-го отправился в театр Каноббиана на одно из последних в сезоне представлений «Пирата».
Беллини жил тогда еще в пансионе в квартале Санта-Маргерита, хозяйка которого была давней знакомой Россини, и маэстро пришел навестить ее. Узнав, что у нее живет Беллини, он выразил желание немедля познакомиться с ним. Синьора послала слугу предупредить молодого катанийца. «Вдруг открывается дверь, — рассказывает Беллини в письме к дяде Ферлито, — входит слуга и сообщает, что ко мне с визитом направляется Россини. Можешь себе представить мое удивление. Я был так изумлен, что буквально затрепетал от радости. И так заторопился ему навстречу, что даже не успел надеть сюртук, принялся извиняться за свой неподобающий вид и объяснять, что спешил ему навстречу, чтобы познакомиться с таким великим гением. Россини ответил, что мой костюм не имеет никакого значения, и высказал много, очень много похвал моим сочинениям, которые слышал в Париже… И добавил: «Я понял по вашим произведениям, что вы начинаете так, как другие заканчивают!» Я ответил ему, что эта похвала поможет мне с еще большим усердием продолжать начатую карьеру и я счастлив, что мне довелось познакомиться с музыкантом века…»