XIX
БЕЗОБИДНЫЕ СТРАДАНИЯ ОДНОЙ СОМНАМБУЛЫ
Внезапная смена сюжета для новой оперы, которая должна была появиться в Каркано, всегда вызывала у биографов многочисленные толки. До сих пор больше всего внимания привлекала версия, высказанная синьорой Бранка: будто бы Беллини не захотел продолжить работу над «Эрнани» из-за ревности к успеху «Анны Болейн» Доницетти. Именно поэтому он якобы решил создать нечто совершенно непохожее на то, что пишет Доницетти, чтобы не давать повода для сравнений его нового сочинения с оперой бергамасского композитора. Такое объяснение, хотя внешне и правдоподобное, воспроизведено во всех биографиях Беллини. Однако на самом деле все это не что иное, как плод фантазии вдовы Феличе Романи, которая никогда не относилась к Беллини доброжелательно.
Причины замены сюжета совсем иные: более будничные и привычные для эпохи, когда существовала политическая цензура. Речь идет не о ревности музыканта-профессионала, а об опасении австрийской полиции, которая знала, что эти на первый взгляд только эстетические споры между классицистами и романтиками, с яростью вспыхнувшие в Париже в феврале 1830 года на первом представлении драмы Гюго «Эрнани», несколько позднее, 30 июля, обернулись нешуточной революцией.
Несмотря на видимое благополучие, какое царило в то время в Ломбардии, австрийская полиция постоянно была начеку и не могла не предвидеть, что волнения, вспыхнувшие в Париже, если будет показана та же самая драма, пусть даже положенная на музыку, могут повториться и в Милане, где тоже достаточно горячих голов.
Вот почему для театрального цензора день, когда ему представили на одобрение либретто «Эрнани», был особенно тревожным. Он сразу уловил в сценах и стихах Романи такие откровенные политические намеки, какие не вкладывал в свою драму даже сам Виктор Гюго. Вооружившись ножницами и пером, цензор перешел в наступление, уничтожая и выкорчевывая все, что носило крамольный характер.
Результаты столь придирчивой переделки либретто в корне изменили характер сцен и персонажей. И Романи был настолько выведен из себя, что предпочел вовсе отказаться от этого сюжета, нежели согласиться с нелепо искромсанным вариантом, предложенным ему. Решение было принято незамедлительно, несмотря на то, что поэт и музыкант уже довольно далеко продвинулись в сочинении оперы.
О причинах отказа сам Беллини напишет через несколько дней другу Перуккини: «Уже не работаю больше над «Эрнани», — и уточнит: — потому что сюжет претерпел из-за полиции некоторые изменения, и Романи, чтобы не компрометировать себя, отказался от него». После столь недвусмысленного разъяснения все прочие домыслы отпадают сами собой.
Но чем заменить прежний сюжет? «Либретто, — считал Беллини, — это фундамент оперы». И, понимая, какое значение он придавал стихам, сценам и действию в либретто, на которое собирался писать музыку, мы можем оправдать его неудовлетворенность. Однако на этот раз, даже если бы он проявил меньше требовательности, все равно нелегко было сразу отыскать свежий сюжет для оперы. В этой ситуации, когда необходимо было найти новое либретто, а времени оставалось слишком мало, поэт и музыкант чувствовали себя, словно между молотом и наковальней.
Начались лихорадочные поиски. Библиотека Романи была перевернута вверх дном. Драмы, романы, старые либретто — все это перелистывалось одно за другим в надежде найти если не полный сюжет, то хотя бы какую-то завязку, вокруг которой можно было бы развернуть действие. В ходе раскопок, делавшихся все более нервными, Беллини высказал предложение — раз уж надо все поднимать заново, почему бы не поискать сюжет, совсем непохожий на «Эрнани»? Разве не целесообразно было бы избежать любого сравнения с оперой Доницетти?
Довод Беллини — в высшей степени здравый — был принят с должным вниманием и послужил Романи ориентиром, по какому он и направил свои поиски. И когда ему попалось либретто французского балета Омера, он предложил его музыканту. Это был «совсем короткий сюжет в несколько строк», который «после того, как я перечитал его раз-другой и обдумал, показался мне вполне подходящим для данного случая». Сюжет очень непритязательный, персонажи не ступают, как в трагедии, на котурнах, а одеты в обычные крестьянские одежды. Просты их чувства и мысли, как прост и ясен пейзаж, на фоне которого развертывается действие. Предполагаемая драма лишь угадывается, она способна взволновать душу, пробудить совесть и вызвать сострадание, но не враждебность. И достаточно лишь одной слезы, пролитой на увядший цветок, как сердце вновь обретает былую чистоту, а коварство оказывается посрамленным. Словом, все происходившее в этом сюжете находилось на грани реального повествования и сказки, вернее, это было нечто похожее на сон или поэтический вымысел, настолько эфемерной представала в нем действительность. И героиня к тому же была сомнамбулой.