— Смотрю, больно разъелись ваши матросы, на тюре жить не желают!
— Вы посмотрите на их труд, попробуйте хоть раз сбегать до марса или полазать по реям.
— Я вам не быдло, любезнейший!
— Вы находитесь на шканцах, где капитан является первым лицом. Не смейте так говорить при моих офицерах! И Боже сохрани, если нас услышат матросы. Тогда я не поручусь за вашу сохранность!
Беллинсгаузен, Ратманов, Левенштерн, Ромберг впервые увидели всегда сдержанного капитана столь разъярённым. При других, личных обстоятельствах Иван Фёдорович мог бы вызвать обидчика на дуэль, но он сам бы счёл такой выпад за государственное преступление, поскольку речь шла о первой экспедиции в невиданных русскими морях. Только холопствующий Головачёв стоял ни жив ни мёртв, не зная, к кому метнуться. Спускаясь по трапу, Резанов грозил:
— Я вам припомню! По возвращении в Россию вы будете лишены всех чинов и регалий!
Офицеры «Надежды», и раньше не одобрявшие действий Резанова, приняли сторону Крузенштерна. К ним при рандеву присоединились и моряки «Невы». Тогда посланник предстал перед ними в парадном камергерском камзоле с рескриптом императора в руках. Но все мичманы и лейтенанты, за исключением Головачёва, остались при своём мнении, признав Крузенштерна единственным командиром.
Чтобы предупредить обвинения в сговоре и бунте, Лисянский от своего имени написал письмо морскому министру: «Предпринявши вояж вокруг света под командою моего друга, я токмо ожидал минуты сего важного предмета, но на островах Маркизных всё превратилось в мечту. Там господин Резанов объявил нам публично, что он есть наш начальник. Рисковавши ежеминутно жизнью для славы нашего государя и Отечества, возможно ли нам было ожидать командующего столь важной экспедиции, который перед сим не видел почти моря?..»
Запастись свежим провиантом на Нукагиве так и не удалось, а впереди маячили ещё пять месяцев плавания. Поэтому как ни спешил Крузенштерн на Камчатку, обстановка вынудила его прокладывать прямой курс к Сандвичевым островам — так в то время назывались Гавайи. Здесь матросы получили возможность отдохнуть, набраться сил.
Отсюда же корабли расходились по сторонам. «Нева» отправлялась в Русскую Америку.
До Авачинской бухты на Камчатке «Надежда» доплелась 15 июля 1804 года, бросила якорь напротив посёлка из десятка домишек с деревянной церковью посередине — Петропавловска. Резанов со свитой съехал на берег и потребовал от здешнего коменданта, чтобы тот немедля сообщил губернатору. Оробевший перед грозным начальством майор пролепетал:
— Генерал в Нижнекамчатске нынче находится.
— Мне он нужен немедля!
— Так это в семистах вёрстах отсюда, как можно в сей момент?! — взмолился комендант.
— Тогда приказываю послать нарочного с письмом в собственные руки! — И вручил майору заготовленный заранее пакет.
В нём Резанов предписывал губернатору явиться в Петропавловск с ротой солдат для подавления бунта на корабле «Надежда» и ареста зачинщиков с капитан-лейтенантом во главе.
Легко представить, какой переполох вызвало это письмо в самом тёмном и отдалённом углу Российской империи, до которого и царские-то указы не меньше года странствуют!
В середине августа в Петропавловск прибыл губернатор генерал-майор Кошелев и пятьсот солдат с ружьями и амуницией, приготовленных к большому сражению. Кошелев оказался человеком по-сибирски тёртым и разумным. Узнав о разногласиях между Крузенштерном и Резановым, внимательно изучив бумаги царя и министра коммерции, он быстро сообразил, что дело не стоит и выеденного яйца. Виной всему явились разноречивые инструкции, на одной из которых стояла подпись императора Александра, на другой — его же императорского величества министра Румянцева, лица более осведомлённого в делах научных и торговых, для чего и снаряжалась экспедиция. «А царю-то и так подают бумаг гору, подсунули и эту, а он, не долго думавши, взял да и подмахнул. Чего только не случается в России-матушке?» — раздумывал Кошелев, прикидывая, как бы помягче урезонить расходившегося посланника в расшитом серебром да золотом мундире. Такого одеяния генерал-майор ещё воочию не видел, кроме как на картинках.
— Я требую, я приказываю арестовать Крузенштерна! — продолжал бушевать Резанов, стуча кулаками по стулу в комендантском кабинете.
— Да вникните, ваше превосходительство, в моё положение, — молитвенно призывал Кошелев. — Нелегко запихнуть в каталажку капитан-лейтенанта флота российского. Это вам не загулявший купчишка. Того бы я в момент скрутил.
— Это государственный преступник, пошедший против рескрипта государя императора! — запальчиво кричал Резанов.
— Да побойтесь Бога! Из бумаг его величества и его высокопревосходительства я доподлинно выяснил, что в морских делах главенствовать должен морской начальник, во всём же остальном и прочем — вы начальник. Ну резонно ли вам, скажем, глотку рвать: «Бом-брамсель накось! Курс на три румба вправо!»
— На это другого офицера поставлю.
— Кого? Ратманов же, говорите, от командования наотрез отказался да вроде бы тоже в зачинщиках числится, — напирал на своё губернатор.
— Да хотя бы господина Головачёва! — упорствовал и Резанов.
— Лейтенанта ставить командиром большого корабля устав не дозволяет. Да и посадит такой умелец судно на камни или в берег влепит, что делать прикажете? Лазаря петь? Моря в наших краях буйные, сбоя не простят.
— А в вашем распоряжении опытных капитанов нет? — убавив тон, спросил Резанов с надеждой.
— Да у нас каждый второй мужик мореплаватель! — Кошелев даже подался вперёд, предпочитая тон доверительный. — Только крузенштерновские моряки нашего непременно вниз головой спустят. Вы их знаете? Они ж за капитана своего горой стоят.
— Розгами всех пересечь!
— Тогда и вправду бунт учинят. Считали, сколько у них пушек стоит? У нас ни одной.
Узрев, что важный сановник задумался, генерал надавил побольней:
— Они пушками и мои, и ваши кишки вмиг по сопкам размотают. Ищи тогда виноватого...
— Но вы обязаны со своей стороны доложить о сём, — напомнил посланник.
— Всенепременно, ваше превосходительство! — воскликнул генерал-майор, клятвенно прижав руки к груди. — Обо всём доложу без утайки!
Поистине ангельским терпением обладал Кошелев. Надеялся на верного лекаря — время. Этим и добился своего. Правда, из-за чванства Резанова, препирательств страдало дело. Корабль стоял в ожидании ремонта. К нему приступили лишь тогда, когда страсти улеглись и открытая война затихла до поры до времени.
Через четыре месяца «Надежда» отплыла к Японии. По расчётам, должен был скоро показаться порт Нагасаки. Ничто не предвещало беды. Светило жаркое солнце. Ровный ветер гнал корабль на юг. Волны любовно покачивали его. Крузенштерн и Ратманов поднимали к глазам подзорные трубы, надеясь увидеть берег в ясности дня. Увидев Беллинсгаузена с секстаном, Иван Фёдорович сказал:
— Добрая вам вахта досталась.
Фаддей мысленно плюнул через плечо. Как все люди, имевшие дело со стихией, он тоже был слегка суеверен.
Поговорив о чём-то, начальники ушли в свои каюты. Беллинсгаузен остался на мостике. Вскоре он заметил, что ветер начал свежеть, приказал убавить парусов и послал матроса доложить об этом капитану. Не прошло и часа, как волны стали распухать, небо заволокло тучами, сильно потемнело. Тут же захлестал ливень, словно разверзлись хляби небесные. Тучи почти опустились на верхушки мачт.
— Убрать все паруса! — скомандовал Фаддей.
Море вспучилось, будто где-то в глубине забушевал вулкан. Огромные волны с пенными гребнями обрушились на шлюп. Судно, как игрушку, развернуло по ветру. Высоченный вал таранным ударом положил корабль чуть ли не на борт. Застонали мачты, с треском полетели в море шлюпки и бочки, вынесенные из камбузов для просушки. Вода ворвалась в закрытую палубу. Там, сбивая людей с ног, плавали столы, банки, утварь.
— Закрыть люки парусами! — продолжал отдавать команды Фаддей.