10 августа Лисянский подошёл туда, больше месяца прождал Баранова и его людей. Индейцы были вооружены хорошими ружьями. Имели они и пушки, выменянные за меха у «бостонцев» — так звали американцев, которые натравливали колошей на русских. Переговоры не дали результатов. При штурме многие матросы получили ранения, троих убило. Ранило и Баранова, принимавшего деятельное участие в отвоевании острова. Колоши бросили свою крепость и бежали вглубь континента.
Воспользовавшись помощью матросов «Невы», Баранов начал строить на Ситке новый город.
Мечтая об открытиях, Лисянский предпринял несколько попыток отыскать северный проход из Тихого океана в Атлантический, что делали до него Беринг и Лаперуз, однако и он потерпел неудачу. Встретив сплошные ледяные поля, он вынужден был отступить и вернуться на Ситку.
За это время деятельный Баранов успел наготовить столько пушнины, что она едва уместилась в трюмах и на палубе шлюпа. Распродав её в Кантоне, Лисянский заспешил к Макао, где его поджидал Крузенштерн...
Живой, подвижный, черноокий, как большинство южан, Юрий Фёдорович, по наблюдениям Беллинсгаузена, доставлял немало беспокойств начальнику экспедиции. То и дело между ними возникали трения, которые могли бы вообще подорвать доверие к организациям подобных плаваний. Фаддей, разумеется, не вмешивался в их отношения и по врождённой сдержанности, и по причине своей малой должности, но «мотал на ус», приглядывался, как ему советовал Рожнов.
Неприятности начались ещё в Финском заливе. По мнению Беллинсгаузена, Лисянский в душе тяготился тем, что согласился встать под начало своего товарища по Морскому корпусу. Во-первых, его раньше произвели в капитан-лейтенанты. Во-вторых, он вообще считал себя непревзойдённым мореходом. Едва удалившись от Кронштадта, он вознамерился блеснуть превосходными качествами своего корабля, сразу приказал прибавить парусов, обогнал «Надежду» и пошёл самостоятельно. Как раз из-за большой скорости и при сильном ветре не удалось спасти упавшего с бизань-руслени матроса, посланного за забортной водой.
Разъединение кораблей мешало общему делу. Гоночные эскапады грозили серьёзными последствиями. Ну а вдруг какой-либо из кораблей сядет на мель? Откуда ждать помощи?..
Подобное повторилось и в Северном море. При усиливающемся ветре Лисянский держался некоторое время около «Надежды», нок ночи велел вывесить на мачтах габаритные фонари и распустить все паруса. Он-то вырвался из штормовой полосы, а далеко отставшего соплавателя стихия потрепала крепко. Лишь через трое суток с большими повреждениями, сильной течью «Надежда» добралась до английского порта. Здесь состав экспедиции уменьшился ещё на одного человека. Из списков исключили кадета Морица Коцебу по причине тяжёлой морской болезни.
После приключений в Русской Америке, незадолго до встречи с «Надеждой» в Макао, «Нева» села на мель. Это случилось вечером, когда Лисянский отпустил команду отдыхать и сам тоже решил вздремнуть после неотлучной вахты на шканцах. Ситуация складывалась — врагу не пожелаешь. Шлюп стоял на мели посреди необозримого водного пространства, вдали от проторённых морских путей. Если бы подул свежий ветер и поднялось волнение, его неминуемо разломало бы на части.
Выбежав из каюты, Лисянский распорядился убрать все паруса, спустить гребные суда. В непроглядной мгле штурман обследовал мель. Он доложил, что она коралловая. Не мешкая, в воду сбросили все якоря и пушки с привязанными к ним поплавками, чтобы потом их разыскать. Но такая мера оказалась недостаточной. Оставался ещё один выход — верпование. На глубину завели якорь — верп. Он натянул канат. Шлюп стронулся с места.
Однако на этом беды не кончились. Вскоре показался низинный остров, а ближе по курсу — каменная гряда с кипящими бурунами. Уйти от опасности не смогли. Усиливающийся ветер бросил шлюп на новую мель. Пришлось расстаться с последними орудиями. После тяжёлых мытарств «Неве» удалось сойти на глубину. Несколько дней матросы потратили на то, чтобы на неизвестном острове починить повреждённое днище, разыскать и поднять сброшенные в воду пушки.
Лисянский рассказывал об этих мытарствах офицерам «Надежды» с видом победителя: смотрите, мол, из каких переделок сумел выбраться! Говорил так же живо и с вдохновением, как и о сражении с колошами на Ситке.
Тем не менее Фаддей заметил, как всё более мрачнело лицо Крузенштерна. Когда Лисянский закончил свой рассказ, Иван Фёдорович проговорил:
— Конечно, слава Богу, что шлюп уцелел и не погибла команда. Но мне непонятно, почему ты с таким упоением расписываешь свои грехи? Тут в пору каяться.
Лисянский вспыхнул, как маков цвет. С нарастающим раздражением он спросил:
— Я делал что-нибудь не так?
— О бое на Ситке ничего не говорю, хотя, думаю, можно было бы как-то обойтись без потерь и без горячности. Стараюсь забыть и то, что началось ещё в Финском заливе, а продолжалось в Северном море. Однако меня удручает последнее происшествие уже на пути сюда... Скажи, какие паруса несла «Нева»?
— Все на гроте и фоке, на задней — бизань, на стеньге — топсель.
— Какова была скорость хода?
— Около десяти узлов.
— Где находилась команда?
— Я же сказал, отпустил её отдыхать и скоро сам ушёл в каюту.
— При твоей опытности и знании морского дела грубейшие ошибки налицо, — покачал головой Крузенштерн.
— Прошу объяснить, господин капитан-лейтенант, — багровея и переходя на официальный тон, повысил голос Лисянский.
— Извольте, — оставив товарищеское «ты», ответил начальник экспедиции. — Ошибки три. Первая: в ночную пору при наличии признаков земли вы несли все паруса, Вторая: имели скорость почти максимальную. Третья: отсутствие матросов на палубе. Будь они под рукой, могли бы при возникновении опасности в минуту скрутить паруса и не только остановить корабль, но и сойти с мели на глубокое место без больших трудов.
Останься Лисянский с глазу на глаз с Крузенштерном, он бы, возможно, надерзил начальнику экспедиции. Но к чести его, огромной силой воли он подавил гнев. Затравленно поглядел на офицеров «Надежды», как бы ища союзников, понял, что все они — от прямого и грубоватого Ратманова до осторожного Беллинсгаузена — разделяют мнение командира, и вовсе не из карьерных соображений, а на правах хоть и младших в должности и опыте, но принадлежащих к одной морской касте. Фаддей бы в этот момент на месте Крузенштерна положил бы руку на плечо товарища в знак примирения, сказал бы: «Не горячись, Юрий, подумай хорошенько и тогда поймёшь, что я прав. Ведь мы первые, мы не можем рисковать. Мы открываем путь другим плаваньям. Мы обязаны быть очень осторожными и осмотрительными». Но Крузенштерн молчал. Его длинное лицо будто окаменело.
В кают-компании повисла напряжённая тишина, которую никто не решался разрядить. И всё потому, что люди устали. Она, эта усталость, копилась все три года от монотонного плавания, бесконечных вахт, однообразной работы, без женщин и целительных развлечений, от никчёмных стычек с посольскими людьми, которые от безделья много пили, раздражались сами и раздражали других, заражали нервозностью команду, и от многих-многих других причин, неминуемо возникающих в тесном пространстве парусного корабля.
Лисянский встал, кивком простился со всеми и вышел, в сердцах хлопнув дверью.
4
Из Европы до Азии доносились грохот боевых барабанов и салонный шумок дипломатической игры. Бонапарт чувствовал, что наступал его час. Чуть ли не коронованный король Европы, он лишил независимости пятьдесят германских вольных городов и десяток маленьких княжеств и графств, усиливая за их счёт те немецкие государства, которые стали вассалами Франции, — Баварию, Баден, Вюртемберг. Он вмешался в дела Италии, объявив себя президентом новоявленной Итальянской республики, навязал кабальную конституцию Швейцарии.