В часы просветления среди могучих волн появлялись стада дельфинов. Часто показывались гиганты-киты, пуская фонтаны. Резвились косатки, если судить по одному перу на спине, горизонтальному хвосту и малому дыхальцу на загривке. Множество птиц навело на опасение, нет ли поблизости мели. Опустили лот в сто саженей, но дна не достали.
Наконец небо очистилось от туч, выглянуло солнце. Стих ветер. Капитан приказал вынести наверх всю одежду и постели для просушки. По вступлении в холодный климат он велел также укрепить переносные чугунные печки в кубриках, трубы вывести в грот- и фор-люки, а сами люки закрыты Матросы для грот-люки вырезали квадрат в четыре фута, вставили раму со стеклом для света, а чтобы сырость и вода не проникали в жилую палубу, остальную часть люка обили просмолённой парусиной и накрепко задраили, оставив для входа только фор-люк. Для облегчения верхней палубы канониры сняли четыре крайние пушки и спустили в трюм.
В середине декабря подошли к западной оконечности Южной Георгии. Любопытство побудило всех подняться раньше времени, чтобы увидеть землю. На море по-прежнему ходили стада китов, летали птицы — голубые, снежные, малые, чёрные. Среди них иногда появлялись плавные альбатросы. По бортам выскакивали из воды и перекликались друг с другом хохлатые пингвины, с удивлением рассматривая плывущее чудище и как бы обсуждая это происшествие. Из тумана появились слабые очертания Южной Георгии. Чем ближе подходил к острову шлюп, тем мрачнее становился его вид. Неприветливо встречали моряков дикие скалы. Бурун со зловещим шумом разбивался о прибрежные камни. Мичман Новосильский назвал Южную Георгию исполином в чёрной броне, с убелённой главою, грозным передовым стражем таинственного Ледовитого моря.
Держась в миле от берега, шлюпы шли со скоростью семь миль в час. Вдруг из одного из заливов выскочил парусный бот под английским флагом. Беллинсгаузен приказал лечь в дрейф. На борт поднялись штурман и два матроса. Они были в одних рваных рубахах, пропитанных жиром. Судя по заросшим и грязным лицам, они терпели здесь немалую нужду. Один из гостей хорошо изъяснялся по-русски. Он сказал, что в заливе, названном именем Марии, стоят два трёхмачтовых судна, принадлежащих китобойной компании. Уже четыре месяца промышленники ездят по разным бухтам, бьют на лежбищах морских слонов и вытапливают жир. Часто они проводят ночи на пустынном берегу под покровом опрокинутой лодки, согреваясь от костра, сжигая мох и пингвиньи шкурки, которых здесь, как листьев в осеннем лесу.
— Если вы испытываете нужду в питьевой воде, то в заливе есть ручьи. Птица же в пищу не годна, сильно отдаёт рыбой. Разве что голуби, — сообщил матрос.
— Где вы научились говорить по-нашему? — спросил Завадовский.
— Бывал в Кронштадте, случалось проживать там долго, — с неохотой признался промышленник.
Его товарищ спустился в лодку и вернулся с кошёлкой пингвиньих яиц. Каждое весило чуть ли не фунт. Матрос объяснил, что это их основная пища, вкусом яйца совсем недурны.
Капитал отблагодарил англичан сухарями и тремя бутылками рому, чему они страшно обрадовались, — крепкий напиток им казался дорогим удовольствием в холодном климате. Фаддей предположил, что матрос, говоривший по-русски, и в самом деле был русским. Видимо, он бежал с российского военного корабля и теперь скитался по трудным промыслам для пропитания.
Как только бот отвалил, капитан распорядился наполнить паруса и взять мористее, чтоб ночью не напороться на камни.
С утра офицеры и штурманы взялись за опись западного берега Южной Георгии. Этого Кук сделать не сумел. На картах появились русские имена: остров Михаила Анненкова, мысы Якова Парядина, Дмитрия Демидова, Ивана Куприянова, залив Павла Новосильского... Связав свою опись с описью восточного берега, сделанную Куком, шлюпы взяли курс к Сандвичевой земле.
По пути встречались острова, не описанные Куком, с вершинами, покрытыми вековыми снегами, чёрной крутизной скатов, неприступными берегами. Определяли их координаты и давали им названия по именам участников экспедиции. Так прибавлялся счёт открытым островам — Лескова, Торнсона, Завадовского. Последний отличался от прочих тем, что здесь находился действующий вулкан и вверх поднимались густые смрадные пары, подобные, по выражению Беллинсгаузена, «выходящему из трубы парохода дыму, только в большом виде». Снегу было значительно меньше, потому, вероятно, облюбовали остров пингвины для своего обитания.
С утра на берег отправились Завадовский, Демидов и Симонов, которому помимо астрономических наблюдений пришлось исполнять обязанности натуралиста. Вернулись они в полдень, привезли несколько перегорелых камней, напоминавших пемзу, кур эгмонских и пингвинов двух родов — мелких хохлатых и крупных императорских. Потирая ушибленную ногу, Завадовский рассказывал:
— Эти твари нас за людей не считали, не уступали дороги, дрались ластами, хлеща как плетью. Особенно злобствовали меньшие. Мы едва добрались до середины горы, увязая в болотцах и задыхаясь от зловония их помёта...
Зато доволен был Симонов. С помощью штаб-лекаря Берха он тут же начал препарировать добычу, чтобы сделать чучела ещё невиданных в России птиц.
На этом же острове побывали и моряки «Мирного» — лейтенант Обернибесов, мичманы Куприянов и Новосильский. Но их путешествие едва не закончилось бедой. На ялике они подошли к острову, однако долго не могли пристать к нему. Сильный бурун ходил по камням. С трудом они нашли небольшую бухточку, где волнение было потише. Куприянов и Новосильский выскочили на камни, с ними двое матросов. Обернибесов с гребцами остался в лодке.
Поднимаясь с камня на камень, достигли крутой снежной горы. У её подножия над глубокой пропастью торчала острая скала, покрытая слизью. Где ползком, где на четвереньках стали взбираться выше. До вершины оставалось несколько саженей. Снег, в который упирался ногами Новосильский, вдруг обрушился, и мичман повис над пропастью. На дне её кипел бурун. Ещё мгновение, и полетел бы человек в бездну, наверняка разбился бы насмерть. Матросы, только что достигшие вершины горы, заметили отчаянное положение мичмана. Один из них — Петунии — бросил ему конец верёвки. Новосильский судорожно вцепился в неё обеими руками и был поднят на край обрыва. Потрясённый счастливым избавлением от смертельной опасности мичман долго не мог опомниться. Из затмения вывел его скрипучий крик пингвинов, которых здесь была тьма-тьмущая. Ближние, подняв головки с красными глазами, сердито глядели на людей и принимались галдеть ещё громче. Они стояли сплошной массой, и люди не могли сделать и шага вперёд. Куприянов выстрелил. Раненую птицу тотчас окружили изумлённые собратья.
Нескольких пингвинов моряки привезли на «Мирный». Сначала птицы не принимали никакой пищи, скучая по воле, однако потом привыкли к солонине, заглатывая маленькими кусочками. Пили они морскую воду и любили, когда их ею обливали из шланга.
В это время к «Востоку» приблизилась большая льдина. Капитан отдал распоряжение нарубить льда и привезти на шлюп. Матросы наполнили им пустые бочки, братские котлы, артиллерийские кадки. Ничего не сказав офицерам, Беллинсгаузен велел коку из растаявшего льда приготовить воду для чая. Когда поплыли дальше, за ужином, все нашли чай превосходным. Одной заботой стало меньше: в плавании во льдах люди всегда будут пить хорошую воду.
Когда же офицеры увидели впервые айсберг, у них при виде столь чудовищной громады защемило под ложечкой. Сперва он показался берегом с милю длиной и высотою метров под шестьдесят. Потом стал походить на огромный ледяной дворец, расцвеченный пастельными тонами — голубыми, зеленоватыми, сиреневыми, даже розовыми. С одной стороны на отлогости стояли рядами императорские пингвины, точно зрители театра в чёрных фраках и белых манишках. Матросы с каким-то суеверным страхом, но и с любопытством смотрели на кристальное творение природы, догадываясь, что это только цветочки, ягодки встретятся потом.