И мы поехали.
Дома все спали; меня ждала записка от Сашки о том, что ребенок накормлен, помыт и уложен, а меня нежно целуют. Я смыла с себя под душем все это происшествие и, как только коснулась головой подушки, провалилась в сон с мыслью: «Господи, какой же это был длинный день!»
— …Мамочка, прости, пожалуйста, что я тебя разбудил, но я был вынужден…
Я подняла голову. Передо мной стоял мой ребенок в пижамке. Часы показывали пять. У меня было чувство, что я вообще не спала ни минуты.
— У меня болит горло, — прошептал он с несчастным выражением лица.
Сон с меня моментально слетел. Я чуть не села в постели, но вовремя вспомнила, что Сашка приучил меня спать обнаженной.
— Котик, отвернись на секундочку, я надену халат.
Ребенок послушно стал смотреть в угол, я вскочила, завернулась в халат, заставила Гошку открыть рот и осмотрела его горло; и поняла, что в школу мы сегодня не пойдем.
— Больно глотать, — прохныкал он еле слышно.
— Пойдем, моя котечка, я тебя полечу.
Я отвела его в постель, завязала шею шерстяным шарфом, заставила надеть шерстяные носки и, чтобы смягчить горлышко, дала проглотить ломтик лимона без сахара.
— Ну как, заинька? — спросила я, поглаживая ему голову и время от времени трогая лобик губами: проверяя, сильно ли поднялась температура. Лобик был горячим.
— Ма, полегчало! — сказал он нормальным голосом через некоторое время и стал усаживаться в постели поудобнее. — Слушай, пока говорить не больно, давай срочно поболтаем о чем-нибудь, а то скоро опять заболит. Давай?
— Дракончик ты мой маленький, — улыбнулась я. — Болтунишка мой курносый!
Давай ты помолчишь, я тебя побаюкаю и сама что-нибудь тебе расскажу, ладно?
— А что расскажешь? Про то, как депутата подвзорвали?
— Откуда ты знаешь? — удивилась я.
— А Саша новости вечером включал, я новости слышал. Сказали: «Дело будет расследовать следователь Швецова»… И еще сказали, что этот депутат был очень честный человек и с ним расправились за его убеждения.
— Господи, как же ты это все запомнил?
— А это много раз повторяли, и по всем программам. И разные люди говорили все одно и то же: что он был очень честным человеком и пострадал за свои политические убеждения.
— Нет, котюнечка, это неинтересно, лучше я тебе про твои проказы расскажу.
Ты помнишь, как ты меня опозорил, когда тебе было четыре года?
— Не-ет, расскажи!
Хлебом не корми моего ребенка, дай послушать про его собственные детские подвиги.
— Я тогда каждый день ездила в следственный изолятор, а папа по вечерам забирал тебя из детского садика и вместе с тобой приходил встречать меня к тюрьме. А потом ты заболел, и мы пошли с тобой в поликлинику. Вел ты там себя безобразно, громко топал и шумел, и какая-то тетенька, видимо не очень умная, строго тебе сказала, что если ты будешь хулиганить, то тебя в тюрьму посадят. А ты за словом в карман не полез и при всем честном народе ей заявил, что уже был в тюрьме. Она спрашивает, как же ты там оказался, а ты во всю глотку отвечаешь: а мы с папой к маме приходили! После этого все мамочки срочно подобрали своих деток и отсели от нас подальше.
Ребенок радостно захохотал, но тут же скривился и схватился за больное горло. Я баюкала его, пока он не уснул; потом, осторожно уложив его на подушку и накрыв одеялом, пошла будить доктора Стеценко, друга и любовника.
Организовав неотложные лечебные мероприятия и наблюдение за больным со стороны доктора Стеценко на время моего отсутствия, я стала собираться на работу. От отражения моего лица в зеркале меня чуть не стошнило. Преодолевая отвращение к себе самой, я с грехом пополам заретушировала следы ночных бдений имеющимися в моем распоряжении косметическими средствами и надела белый свитер.
Конечно, мне больше идет черное, но, имея в активе шестьдесят минут сна за ночь, надевать черное равносильно самоубийству, мое лицо по цвету от одежды отличаться не будет. Белый свитер хоть добавит чуть-чуть свежести.
— Сань, я в два часа буду как штык! — заверила я спутника жизни. — И ты к трем успеешь на работу.
— Иди! — он поцеловал меня. — Я на боевом посту.
С тяжелым сердцем я отправилась в прокуратуру, все время думая о том, как там мой Хрюндик. С Сашки я стребовала обещание немедленно известить меня, если состояние больного как-то изменится. Помимо беспокойства за сына, меня еще терзала совесть. Ребенок заболевал, уже когда пришел из школы, а я бросила его одного, потащилась сначала обедать с Сашкой, потом на происшествие, черт знает чем занималась, а он в это время плохо себя чувствовал, нуждался во мне…
Пламя моего морального аутодафе разгорелось до такой степени, что, придя на работу, я вынуждена была принять валерьянки.
В девять часов в коридоре прокуратуры раздался зычный голос оперуполномоченного Кораблева:
— Девчонки! Налетай, а то не хватит! — и гул, в котором время от времени идентифицировались голоса женщин прокуратуры.
Я выглянула в коридор. На столе, стоящем в коридоре и предназначенном для написания гражданами заявлений, были разбросаны разноцветные купальники из лайкры; возле стола толпились наши девушки и тетушки, а над ними возвышался Кораблев, который, как коробейник, раскладывал купальники в более выгодные позиции, поднимал и демонстрировал наиболее, по его мнению, выигрышные экземпляры. Увидев меня, он бесцеремонно распихал девиц и заявил:
— Девчонки! Небольшой перерыв! Пусть сначала моя начальница выберет, а вам — что останется. Мария Сергеевна, пожалуйте, вам к лицу будет вот этот, желтый с черным. И вот этот, красный, тоже ничего, а?
— Леня, откуда это? — спросила я.
— Да это подарок вам. Ну серьезно, у меня друг работает в фирме, которая строчит эти купальники. Я ему там товар подвез, а он мне отсыпал купальников: раздай, говорит, своим девчонкам… Да правда, бесплатно. Вам что, купальник бесплатный не нужен? Ну раз не нужен, тогда, девчонки, налетайте!
Базар возобновился, а я услышала, что у меня в кабинете звонит телефон, и вернулась к себе. Звонил Сашка.
— Маш, не волнуйся: температура спала без медикаментозного лечения, горлышко еще немного отечное, но страшного ничего. Денька два дома посидит, и даже врача вызывать не надо. Сделаем пару ингаляций, витаминчики, и все будет нормально.
Похоже, Сашка не просто меня успокаивал, а опасности действительно не было. Мой ребенок и вправду легко переносит любые болезни.
Я вышла в коридор.
— Кораблев, иди-ка сюда!
— Ваш голос, дорогая шефиня, не предвещает ничего хорошего. Я вам желтый купальник все-таки отложил. Ну ладно, ладно, иду, иду!
— Леня, мы работать будем? Или ты будешь купальники раздавать?
— А что в этом плохого? Смотрите, как у сотрудников прокуратуры повысилось настроение!
— Ты бы лучше делом занялся.
— А что вы меня все время принижаете? Займись делом, займись делом… Как будто я бездельник какой-то!
— Кораблев, большего нахала я в жизни не встречала! Ты поедешь когда-нибудь за разрешением на допрос и кассетой? Мое терпение вот-вот лопнет!
— Как вы меня достали, Мария Сергеевна! Ну что вам дался этот Пруткин именно сегодня и именно сейчас! Давайте на той неделе. И у вас ребенок болен, шли бы домой, больше пользы было бы.
— Леня, мне кажется, это не твое дело. Ты мне разрешение и кассету привези, а я сама буду решать, куда мне идти.
— Это же надо быть такой душной женщиной! Как вас только сожитель терпит?
— Тебя не спросил. А тебе, кстати, не режет слух слово «сожитель»?
— Нормально, — протянул он. — Он у вас вроде доктор?
— Все-то ты знаешь… Ты бы лучше по делу столько знал.
— А я и так знаю.
— Леня, хватит испытывать мое терпение, — взмолилась я. — Съезди за разрешением и кассетой. Второй день тебя прошу.
— Ну и что? Все равно вы сегодня ни в тюрьму не пойдете к Пруткину, ни кассету не посмотрите. Что, не так?
— Ну, а если даже и так?! — разъярилась я. — Твое-то какое собачье дело?!
— О-о, пошли оскорбления! Я так и знал, что вы долго не выдержите и ваша гнусная сущность проявится в потоке оскорблений!