Я сказал:
— Я люблю тебя.
— Ах, милый, — сказала она в ответ. Она видела дикорастущие орхидеи.
Я чувствую, будто она не может перешагнуть какую-то черту. Самое странное, что я всегда был человеком, который любит оставаться один. Жене иногда приходилось призывать меня к порядку. «Ау, я здесь!» — говорила она в таких случаях. А теперь быть одному — это ужас. Мои занятия дают работу только рукам. «Дело только в твоем отношении», — говорит Нэл, но допустим, я только что был у нее или мы возвращаемся с экскурсии, после прекрасного дня. И вот вечером я открываю дверь — и все, черт возьми.
— Не говори «черт возьми». Надо включить свет и сказать: «Какой дивный был день».
«Поездка в приют для слонов-сирот в Катугастоте. Здесь живут пятьдесят слонят, оставшихся без матери». Слон — это слон и есть, ходит он со стадом по пустыне или сидит в клетке. У меня много лет был абонемент в зоопарк «Блейдорп», но после реконструкции он кажется мне слишком большим. Я не хочу ехать на сафари в тропики или плавать в «Океаниуме». Клетка безопаснее, и можно ближе подойти к животным. Я помню, как отец брал с собой земляные орехи. «Для обезьян», — говорил он, но не было ничего приятнее, чем держать орех в руке и чувствовать на ладони теплый хобот слона. Нэл сказала, что звонить уж точно больше не будет, зато каждый день будет писать.
Йоланда из социальной службы считает, что мне надо больше двигаться. Как будто она сама много двигается, с такой-то задницей. Со следующей недели ее не будет. «Есть занятия и получше, чем всю жизнь попы вытирать».
Четыре дня назад я ночью упал. Хотел набрать стакан воды в ванной, поскользнулся и ударился головой о край раковины. Я лежал на кафельном полу и трепыхался, как рыба. Жуткая боль от пояса до колена. Ползком я еле добрался до спальни и сдернул телефон с тумбочки. Пусть приедет «скорая». Разбудил по телефону соседку, чтобы она открыла дверь. Бедро выскочило из сустава, и на голове шишка. Рентген и вся эта суета. К счастью, переломов не было, и операции не потребовалось. Врач дал мне общий наркоз и вправил головку бедра. Трое суток меня продержали в больнице, а теперь я дома с Ивонной, медсестричкой не старше двадцати лет. Я не могу пошевелить ногой, и боль пронзает всю ногу до самых кончиков пальцев. «Нужно время», — говорит Ивонна. Отлично, времени у меня достаточно, но иногда кажется, что мое время на исходе, и тогда я думаю, как мне все надоело. Иногда я ковыляю на костылях до туалета, а в основном лежу у окна. Однажды мне показалось, что мимо пролетает Белое Перо с веточкой в клюве, но все было слишком быстро, это могла быть и другая птица.
Жуткая жара. Я больше не поднимаю маркизы. Мебель отливает оранжевым. Звонит дочка из Принсенбека и говорит, что на этой неделе приехать не может. У малыша ветрянка. Его всего обсыпало, да еще такая жара. В ноге пощипывает. В три часа я допиваю остатки беренбюрха. Нэл на два дня поедет на какое-то плато в горах, а потом еще на день в мировой город Коломбо, за сувенирами. Оттуда организован трансфер в аэропорт, «чтобы вы могли вернуться домой или отправиться в следующий пункт назначения». Пожалуйста, не надо.
Из аэропорта она приехала прямо сюда. Было еще рано, я кое-как стоял на костылях, поливая герани из кофейника, лейка еще слишком тяжелая. Чтобы дойти до входной двери, мне понадобилось несколько минут. И вот она стоит, в руках сумка, полная резных деревянных фигурок и тканей ручной росписи. Мы обнялись.
— Раненый ты мой, мы с тобой наверстаем упущенное, — сказала она. — Обещаю.
Накануне вечером я заранее приготовил эндивий, ее любимую еду.
— Приятного аппетита, дорогой Даниэл.
— Вам достаточно, мадмуазель?
Она съела всю тарелку, и только потом уже начала рассказывать. Можешь не запоминать, сказала она, я все записала. Мы легли в кровать, которую санитары поставили в гостиной. Ивонна постелила свежее белье, и я попросил ее купить яиц на завтрак. Через час Нэл вдруг захотела домой. Еще не было девяти.
— Такси стоит семнадцать евро, — сказал я.
— Мне надо постирать, и дома ужасный беспорядок.
Я не хотел второй раз за месяц смотреть, как отъезжает такси, и не стал махать рукой на прощанье.
Я дергаю штору. До конца мне ее не закрыть, полоска света падает на одеяло. На столике в гостиной стоит слон из блестящего темного дерева. «Слоны — очень общительные животные», — говорила Нэл. Похоже, что он заблудился.
«Спокойной тебе ночи, Даниэл», — шепчу я и выключаю свет. Опять болит нога, кажется, еще сильнее. Я лежу на спине и жду, когда придет сон. Дрозд опять на месте, его пение возвещает наступление темноты.