(Допрыгалась? Дождалась желаемого?
Нет, - не имею права!
На свидание позвал, - откажись же теперь сама от него, когда он весь в твоих руках!
Оруженосец! ординарец! келейница! – только попробуй пасть теперь перед ним на колени, с рыданиями, в этих полях! – где же вериги твои, о брат мой Ионафан?! – о-о-о, презренный дезертир, не ори, не вой, душа, хотя бы при нём-то не изливай всё своё слёзное море, - мальчику и так тяжело…)
А свечи каштанов над нами – ослепительной, пламенной белизны, - помнишь?!
«…Радость моя, и отчего же так всегда, - всякий раз, когда я тебя встречаю, у меня так светло на душе?» - Вопрос исключительно риторический. – Оттого что ты – не человек, а светильник из золота чистого. Чистое золото изнутри и снаружи [vii] – твоя светлость [viii], княже.
«Но это же не от меня исходит?..»
Ты иначе ответить не мог. Подхватываю в восторженном порыве:
«Ну да… конечно… это – от Христа.» (Чтобы успокоить твою скромность. Ну, пусть будет так: не от тебя. Но ведь и ты сам – чудо дарованное?..)
Дальше – мои уши слышат совершенно неожиданное:
«Нет… (Нет?! Это ты говоришь – нет?) Это потому, что ты такая…»
(После этого можно лишь запрокинуть голову в небо и со счастливыми слезами спрашивать: за что? – этот день…)
«Отчасти кем-то познанное счастье…» [ix]
Пружины в ладонях. И такая боль в сердце, что дышать нельзя… А теперь я вспоминаю, как ехала к тебе. Автобус стал, и пришлось часа три плутать по полям, собирая запретные цветы. Овраги, деревья, река – и белая скала вдали. Отчего же мне здесь слышалась тишина, тяжкое ледяное молчание, колючее, шероховатое, будто мелкие острые камешки на стене?
И музыки больше не было, хотя ты пел в этот вечер.
В глубь тёмного лабиринта – со свечкой… Я пойду к тебе, а ты не возвратишься ко мне [x].
А родинок на щеке было теперь не счесть. Страшный знак. Но лазоревые твои глаза отмолчались, не ответили ни на один вопрос. И свет твоей улыбки – в нимб не вмещается, такой свет без границ не заключить в линии круга. Douce Lumière [xi]…
(«Зелёное поле, Зелёное поле, А цветик синий…[xii]»)
И прикосновение лёгкой, тёплой твоей руки. И шёл рядом со мною рыцарь и царь мой, и молчал – или говорил о Песни Песней… Я уже переложила её в стихи, но петь могла бы только тебе. А ты произнёс моё детское имя; улыбнулся, смотря в небо. Сказал, чтобы я никогда не снимала белого газового шарфа, который был на мне в тот день. И встречу назначил, и голубых цветов принёс… Что значит голубой цветок – в немецкой романтике?.. У звезды – пять лепестков, у цветка – пять лучей… Луч – жуткое, сжигающее слово.
Знала бы тогда – всю свою кровь отдала бы!
А была глупая мечта – провиниться перед тобою в чём-нибудь, чтобы потом можно было прощения просить…
«Прости меня, пожалуйста…»
Удивлённый всплеск ресниц, - озёра-светлояры ещё шире: - За что?! - Я не могу тебе сказать. (Ещё не хватало – повторять вслед за Дóлиной!)
Поклон, - рука к сердцу: - Да…
Они были живы целую неделю, эти голубые флоксы, и осыпались побледневшими звёздочками лишь в ночь, когда отменили твоё имя. Я же в ту ночь видела на расстоянии, как ползёшь ты по полу к алтарю в белой рубахе до пят, слышала грохот ножниц, что швырял об пол постригающий, - видела и слышала, поскольку находилась лицом к тебе, стояла плечом к плечу рядом с тем, кому ты эти ножницы подавал; видела отчётливо и ужас в твоих глазах, когда в последний раз ты поднимал лицо - и взгляды наши ПЕРЕСЕКЛИСЬ! И свечи в полумраке под сводом храма капали... и женщины плакали... И в такой же рубахе стояла и я - в сорочке ведь ночной, на коленях о тебе в своей комнате молилась… "Нет, Господи, нет! Закрой скорее! Пусть он меня не видит!" И такая боль в сердце, что дышать нельзя... Я еле доползла до кровати. И четыре месяца между землёй и небом, подвешенной лампадкой на ветру – на разрыв цепей и клапанов… Мама не отдала меня в больницу - четыре месяца причёсывала, отпаивала с ложечки. Миокардит. От любого резкого движения сердечная мышца могла перегореть. Флоксы, о флоксы, зачем вы выросли?..
Одним словом, я их буду хранить. От них и сейчас тянутся волны медового аромата…
«Из мест, где скрыта ты, сладчайший мёд полыни, Любви моей гордыня, Приди, приди, как сон необычайный…»
Сердце моё – огнём пожжённая пустыня. Ангел души моей, умирает без тебя душа моя. Хочу быть вместе с тобою там, где ты… И я видела в сновидении, как ты мне встретишься потом… Не вместить небо в слова.
«… И на краю земного, Где облачные тают караваны, Душа вернётся снова В тот день обетованный, Когда меня позвал ты, мой названый. [xiii]»