Абдулла снова склонил голову, но теперь без улыбки, и, четко повернувшись, пошел к дверям.
Мотор, обгоняя конные экипажи, быстро двигался по улицам Петербурга. От громких звуков его клаксона шарахались в сторону лошади. Абдулла и в автомобиле сидел, как на коне во время парадного выезда: прямая спина, гордо поднятая неподвижная голова. Правда, внутренне он сейчас слегка морщился: ему не очень нравились поручения, связанные с женщинами хозяина. Суровый, самолюбивый воин, он считал эти поручения унижающими его достоинство. Но что поделаешь: его блестяще начатая и до сих пор также продолжающаяся карьера целиком зависела от Алимхана.
Шофер остановил мотор у подъезда красивого дома на Невском. Дверь квартиры на втором этаже Абдулле открыла хорошенькая горничная, вся в кружевах, рюшках и оборочках. Пропуская «красивого офицера», она «случайно» прикоснулась к нему мягкой грудью и, улыбнувшись, побежала доложить хозяйке.
Абдулла спокойно стоял в прихожей, ждал. Через минуту, не больше, из внутренних покоев появилась стройная и, казалось, совсем еще юная женщина – таким нежным и чистым было ее лицо.
Взглянув на нее, Абдулла замер: перед ним стояла та самая женщина, которую он когда-то увидел на станции Бологое и чей образ до сих пор носил в своем сердце. Нет, это, конечно же, была другая женщина, но у нее был тот же овал лица, те же огромные фиалковые глаза, та же ласковая, чуть дразнящая улыбка.
Она протянула ему красивую, с узкой ладонью руку и неожиданно низким, чуть хриплым, но мелодичным голосом произнесла:
– Здравствуйте!.. Я Александра Дмитриевна. Для друзей – Сашенька.
Она кокетливо пришепетывала, и «Сашенька» в ее устах прозвучало как «Сафенька».
Абдулла двумя пальцами чуть сжал ее ладонь – в его лапище ее рука утонула бы почти до локтя – и глухо пробормотал свое имя.
На улице Абдулла, опустив глаза, распахнул перед Сашенькой дверцу и помог ей взобраться на высокую ступеньку авто.
Как потом выяснилось, он тоже понравился Сашеньке с первой встречи. Ей льстило, как этот суровый, гордый мужчина с мягкими движениями могучего тела смущался от одной только ее улыбки и краска проступала на его красивом смуглом лице.
…Обгоняя конные экипажи, они катили по главной улице города. Абдулла сидел впереди, рядом с шофером, все еще напряженный и поэтому молчаливый. Сашенька склонилась к нему, почти коснувшись губами его уха. Абдулла вдохнул тонкий аромат ее духов, но, выросший в пустыне и привыкший различать множество запахов, он почувствовал также и нежный, волнующий аромат ее кожи.
– Скажите, Абдулла, у вас женщины ходят в чадрах? – улыбнувшись, спросила она.
– В чадрах, – вздохнул Абдулла, множество раз отвечавший на этот вопрос.
– Это ужасно! – воскликнула Сашенька. – Идти по улице и не видеть лиц женщин… Зачем же тогда на улицу выходить!
– Что поделаешь – таков закон нашей религии.
– Но ведь можно ужасно ошибиться!..
Абдулла понял, что Сашенька кокетничает с ним, и от этого улеглась его напряженность. Осталось только приятное волнение. Он слегка повернулся к ней, чуть не коснувшись усами ее пухлых губ, и, улыбнувшись, сказал:
– Нет, ошибиться невозможно. Красавица и под чадрой красавица. Это сразу понятно.
– Не понимаю… – Сашенька широко открыла свои и без того огромные глаза. – Ведь не видно ни глаз, ни губ, ни улыбки… – перечислила она самое лучшее в своем лице.
Абдулла взглянул в ее бездонные фиалковые глаза и, не удержавшись, пылко ответил:
– А если вы, госпожа Сашенька, наденете чадру разве можно ошибиться?!
– О-о-о!.. – проворковала польщенная женщина. – Лучшего комплимента я давно не слыхивала! Вы опасный человек, Абдулла!
– Я – опасный?! – подыгрывая ей, «удивился» Абдулла. – Помилуйте – я всего-навсего слуга вашего господина!
Сашенька, перестав улыбаться, замолчала, в задумчивости тихо произнесла:
– Да, да… господин… мой господин… – Погодя поинтересовалась. – Ну и что сейчас поделывает Алик?
– Алик? – переспросил Абдулла, не поняв, о ком она говорит, но потом сообразил, что так она называет Алимхана, правителя Бухары и всей территории до самого Каспия.
– Ждет вас, – коротко ответил он, больше не оборачиваясь и глядя прямо перед собой.
Проводив Сашеньку до кабинета Алимхана, Абдулла прикрыл за ней дверь, а сам сел напротив, не спуская с двери глаз, – минуты тянулись бесконечно долго. Он ругал себя за то, что сидит здесь, но все же не уходил – острые коготки ревности потихоньку впивались в сердце.
Наконец дверь распахнулась, вышла смеющаяся Сашенька, следом появился Алимхан, тоже веселый. Абдулла вскочил со стула, опустил глаза, но краем глаза следил за ними.
– А Абдулла будет не против? – весело спросила Сашенька у Алимхана.
– Думаю, он будет только рад, – ответил тот, целуя женщине на прощание руку.
…Абдулла вез Сашеньку обратно той же улицей. Она была все такой же многолюдной, полной пролеток и фланирующих людей; витрины магазинов ярко светились.
– Знаете, Абдулла, я, наверное, соглашусь на предложение Алимхана… – улыбнулась Сашенька, когда Абдулла, подавая ей руку, помогал выбраться из мотора.
– Какое? – невольно вырвалось у Абдуллы; ни с кем другим он бы не позволил себе такого любопытства.
Сашенька улыбкой отметила его порыв и, помолчав, весело сказала:
– Посетить ваши края.
Она упорхнула к своему подъезду и скрылась в легком тумане, ореолом светящемся вокруг фонарей.
У Абдуллы забилось сердце – он действительно обрадовался.
Вскоре они покинули Петербург и выехали в Бухару. В дороге Алимхан придумал Сашеньке еще одно имя и стал называть ее по-восточному – Ханум.
– Почему Ханум? – спросила Сашенька.
– Ханум по-нашему – госпожа, – ответил Алимхан. – Ты будешь моей госпожой… Ты хочешь быть моей госпожой?
Сашенька с грустной улыбкой ответила:
– Какая рабыня не мечтает стать госпожой.
– Нет, нет! – с излишним пафосом закричал Алимхан. – Ты не рабыня, ты – моя госпожа!
…Лебедев, которого поместили в соседнем вагоне, всю дорогу читал, делал выписки; пейзажем за окном не интересовался.