И вскоре — ибо на свете есть Бог, и он откликается на мольбы девственниц — открылась дорога. Сторожевой пост, а за ним — грунтовая дорога. И ни души. Здесь не было людей. Мы проехали — о, какое это имеет значение? — пятнадцать, двадцать миль от входа. Я слышала крики птиц, которых боялась. Но я знала, что нужно делать. Я велела ей свернуть с дороги. Она повиновалась.
Мы вышли из машины на берегу реки.
Река была глубокой, после дождей, которые пролились в тот месяц.
Она сказала: «Послушай…»
Голоса…
Я подняла пистолет.
Тяжелый, черного цвета.
Она сказала: «Подожди минуту…»
Голоса.
Мой палец на спусковом крючке.
Она спросила: «Кто ты?»
«Белоснежка», — ответила я и выстрелила ей в горло.
Я отрезала ей язык, прежде чем бросить в реку.
Так много крови.
Отрезала ей язык, потому что ей не следовало говорить такое моему отцу по телефону.
«Я хочу, чтобы ты пришел ко мне, опустился на четвереньки и лизал мою киску, пока я не приму тебя всего».
Оставалась только миссис Уиттейкер.
Я отправился в особняк на Бельведер-роуд в десять часов утра, в четверг, во второй день мая.
Экономка Патриция провела меня к бассейну, где сидела миссис Уиттейкер.
Она уже знала, что произошло накануне. Миссис Уиттейкер была опекуном Сары, опекуном собственной дочери, и ей все рассказали. Ей было известно, что ее дочь обвиняется в двух нападениях на людей с отягчающими обстоятельствами, а судья распорядился немедленно обследовать Сару, чтобы определить, должна ли она предстать перед судом.
— Осталось совсем немного вопросов, которые мне хотелось бы задать вам, — сказал я.
— Да, конечно. — Миссис Уиттейкер смотрела на залив. Она знала, что это за вопросы, я был уверен в этом.
— Двадцать седьмого сентября прошлого года, — начал я, — вы вернулись домой около четырех дня. Я припоминаю, вы уже говорили мне об этом.
— Да, — сказала миссис Уиттейкер.
Она казалась измученной и постаревшей.
Я пристально наблюдал за ней.
Она не отводила глаз от вод залива.
— И нашли вашу дочь пытающейся совершить самоубийство.
— Да.
Она явно не хотела смотреть на меня.
— Миссис Уиттейкер, полиция считает, что ваша дочь приехала домой после… Миссис Уиттейкер, полиция подозревает, что она убила женщину по имени…
— Нет, — отрезала миссис Уиттейкер.
— Это и мое мнение, — добавил я.
— Нет, вы ошибаетесь.
Она повернулась ко мне.
— Вы ошибаетесь, — повторила она.
— Миссис Уиттейкер, — сказал я, — почему вы поместили Сару в психиатрическую лечебницу, применили к ней акт Бейкера?
— Вы знаете почему. Она тронулась рассудком.
— Вам известно, что она убила Трейси Килбурн?
— Я не знаю никакой Трейси Килбурн.
— Миссис Уиттейкер, вы должны были поместить Сару в психлечебницу, чтобы защититьее?
— От самой себя? Да, — ответила миссис Уиттейкер.
— Я не это имел в виду. Я говорю о законе. Я хочу знать, если вы поместили ее…
— Нет.
— …чтобы избежать судебного преследования…
— Нет. Она пыталась покончить с собой. Я хотела только…
— Миссис Уиттейкер, если ваша дочь кого-то убила…
— Она никого не убивала.
— …и вы знали об этом…
— Я знала, что она предприняла попытку к самоубийству.
— …и если вы в результате…
— Полагаю, мы достаточно поговорили. — Миссис Уиттейкер резко поднялась и направилась к дому. Я встал перед ней, загораживая дорогу.
— То, что я хочу сказать…
— Я очень хорошо знаю, что вы хотите сказать. Пожалуйста, уйдите с дороги, молодой человек.
— Я пытаюсь…
— Черт вас возьми! — Хладнокровие явно изменило миссис Уиттейкер. — Как вы смеете так поступать со мной! Может быть, с меня достаточно?!
Я стоял, глядя ей прямо в глаза.
Она глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки.
Мне показалось, что она больше не скажет ни слова.
Но она очень мягко произнесла:
— Предположим — в плане дискуссии, — вы однажды приходите домой и находите свою дочь в платье, залитом кровью. «Так много крови», — вновь и вновь повторяет она. Предположим далее, что ваша дочь держит в руке незнакомый вам нож и пытается перерезать себе вены, чтобы наказать себя, как она утверждает, за то, что убила Распутную Ведьму и отрезала ей язык. Не лезвие бритвы, мистер Хоуп, а только этот предательский нож, весь в кровавых пятнах. В ее машине был пистолет, и от него пахло гарью и порохом.
Она поколебалась.
— Вы бы вызвали полицию, да, мистер Хоуп? И позволили бы, чтобы ее осудили? Заточили пожизненно в государственную больницу вместе с подлинными преступниками? Или бы убрали нож, спрятали пистолет и машину, уничтожили испачканное кровью платье и поместили вашу дочь туда, где она больше никому не причинит вреда, в надежде, что когда-нибудь…
— Но если она убила…
— А, но это просто предположение, — возразила миссис Уиттейкер. — Вы адвокат и должны быть знакомы со статьей 777.03 статута Флориды.
— Мне очень жаль, но я с ней незнаком.
— Она озаглавлена: «Соучастник после события преступления», мистер Хоуп.
— Это в точности совпадает с…
— Да. Я понимаю, почему вы здесь. Но, видите ли, я почти наизусть знаю эту статью. Я отниму у вас еще немного времени, процитирую ее вам, а затем буду весьма признательна, если вы удалитесь.
Теперь она смотрела мне прямо в глаза с вызовом, словно побуждая противоречить, оспаривать то, что она собиралась изложить.
— Статья определяет соучастника после совершения преступления — пожалуйста, простите меня за несколько вольный пересказ — как субъекта, который, зная, что преступление совершено, оказывает правонарушителю помощь и содействие с целью избавить его от разоблачения, ареста, суда или наказания. Однако статья освобождает от ответственности любого, кто состоит — здесь я цитирую — «в родстве с мужем или женой, родителями или прародителями, детьми или внуками, братом или сестрой».
Она смотрела на меня в упор.
— Если есть хоть малая доля правды в том, о чем я говорила ранее, если Сара действительно была залита кровью в тот день, если она убилакого-то…
— А разве этого не произошло? — спросил я.
— Если именно это произошло, тогда она совершила тяжкое преступление, — сказала миссис Уиттейкер. — Самое тяжкое — убийство. Но даже если бы я знала,что она виновна, и практически помогла ей избежать разоблачения, ареста, суда или наказания… то какое это имеет отношение к вам? Я — мать. А статья указывает, что соучастником после совершения преступления может быть признан любой, за исключением родственников, и в особенности если это отец или мать, то есть родители преступника. А я как раз родитель, единственный оставшийся в живых, — ее мать.Эту статью нельзя использовать против меня.
— Но ее можно использовать против Марка Риттера, доктора Хелсингера. И против…
— Тех, кто ничего не знал о том, что случилось. Моя дочь пыталась совершить самоубийство. Это все, что им было известно. К тому времени, как приехали Марк Риттер и Хелсингер, нож, пистолет, платье — все улики уже покоились на дне залива. Машина была заперта в гараже. Я ее почистила и продала на следующий день.
— Они исходили из вашей версии, — заметил я.
— Всецело. Моя дочь была явно ненормальной. Это все, что они знали. Я хотела, чтобы ее тотчас же поместили в частную психиатрическую лечебницу. Они следовали моим пожеланиям.
— Миссис Уиттейкер, — сказал я, — это выходит за рамки статута. Это…
— У вас есть дети, мистер Хоуп? — спросила она.
— Да, у меня есть дочь.
Наши глаза встретились.
— Двадцать седьмого сентября прошлого года, — с горечью вымолвила миссис Уиттейкер, — у меня тоже была дочь. Моя бедная, горячо любимая, удивительная, беспокойная, непостижимая Сара. Она все еще моя дочь. Моя дочь,мистер Хоуп, можете вы это понять? Моя дочь.
Ее глаза наполнились слезами.
Она отвернулась.
— Всего доброго, мистер Хоуп, — сказала миссис Уиттейкер и ушла в дом.