На улице оказалось теплее, чем в гостинице. Я шагал по улицам, ориентируясь на купол собора, и время от времени, если слышал сзади шаги, оборачивался, проверяя, нет ли за мной хвоста. Будучи частью придуманной ими реальности в той же степени, в какой они были частью моей, я был уверен, что они примутся меня разыскивать, причем очень скоро, поэтому действовал так, словно скрывался, воспроизводя извечные уловки беглецов, которых почти неизменно ловили. Обычные трюки, подчас подсмотренные в гангстерских фильмах или взятые из русских учебников, переведенных на ходульный и выспренний испанский, из книг, которые этот парень, Луке, изучал, по-видимому, со звериной серьезностью на упомянутых им курсах подпольщиков-партизан вовсе не для того, чтобы почерпнуть что-то для себя полезное, а чтобы вступить в некое воображаемое братство героев.
Дойдя до соборной площади, я понял, что меня уже обнаружили. Тот самый автомобиль, который доставил меня в город из аэропорта, стоял на углу одной из боковых улочек, отходящих от площади: темный, без габаритов, но с работающим двигателем и запотевшими стеклами. Я решил притвориться, что не заметил его. Зашагал через площадь наискосок, направляясь в самый темный угол, туда, где можно было укрыться в тени собора. Машина не тронулась с места, дверцы не открылись. Из этого неизбежно следовал вывод, приведший меня в ярость: кто-то шел за мной, и я его не заметил. Я поднялся по лестнице, запорошенной девственно-белым снегом, и остановился перед бронзовыми барельефами на дверях собора, подавшись вперед, будто рассматриваю детали изображений. Тогда я действительно что-то услышал: шаги слева. И медленно пошел дальше, в противоположную сторону, к колокольне и алтарной части. Вдалеке, у основания центральной части собора, увенчанной куполом, показалась одинокая фигура. Огромность собора и размеры площади сильно уменьшали и отдаляли эту фигуру — эффект, хорошо заметный на гравюрах с изображениями древних руин. Я резко повернулся, и, словно это был не другой человек, а отражение в зеркале, фигура тоже дернулась, повторяя мое движение, а потом замерла в той же позе, что и я: склонившись, как будто рассматривая подножие колонны. Сунув руки в карманы куртки, Луке с превеликой осторожностью приближался ко мне, будто подбирался к зверю и опасался спугнуть его.
— Капитан, — произнес он, и в его голосе слышалось облегчение, почти преклонение, но также и нотки реванша. — Пройдемте со мной. Машина нас ждет.
Я посмотрел, куда он указывал, делая вид, что только сейчас заметил автомобиль. Пожал плечами, достал из кармана перчатки и медленно стал их натягивать. Моя тягучая покладистость немедленно развеяла его уверенность. Натягивая перчатки, обдергивая их, чтобы мягкая кожа лучше села по руке, я взглянул ему в глаза.
Двадцать четыре — двадцать пять, прикинул я, максимум двадцать шесть лет. Странно, но в голове вдруг пронеслась мысль: мне и самому было столько же, когда я убил Вальтера.
— Что вам приказано сделать со мной в случае, если я откажусь последовать за вами? — спросил я его.
Раньше, чем он успел мне ответить — губы его уже шевелились, но голос запаздывал, — я решительным шагом пошел от него прочь, поскольку на ответ не рассчитывал. Когда мы приблизились, фары вспыхнули — внезапно, словно проснувшись; глухое ворчанье мотора усилилось. Я шагал вперед, не оглядываясь на Луке, который шел за мной с видом усталой преданности, поскребывая подбородок и шлепая по слякоти и снегу, желтому в свете фар.
В машине, рядом с водителем, сидел еще один человек: корпулентный и широкоплечий, в шляпе, сдвинутой на затылок, в пальто, в котором ему явно было неуютно. Ни он, ни водитель не обернулись, когда мы сели в машину, устроившись на заднем сиденье с некоторой неловкостью, словно два незнакомца, возвращавшиеся с похорон. Но в зеркале заднего вида я поймал вопросительные взгляды и не поручился бы, что за рулем был тот же человек, который забирал меня из аэропорта. В прежние времена ничего подобного со мной не случалось.
Я смотрел на любое лицо в течение пары секунд — и спустя год мог мгновенно узнать его и совершенно точно вспомнить, где и при каких обстоятельствах его видел. Теперь же лица и места менялись в моем воображении каждую минуту, словно увлекаемые течением, а память порой являла собой неустойчивую систему отраженных друг в друге зеркал.