Потом приходила почтовая открытка из Парижа или Праги, и вместо того, чтобы порвать ее на клочки и сжечь их на медленном огне, смакуя последнюю рюмочку перед сном, я клал открытку под ключ, зараженный суеверием таинства, и радовался успеху своей дешифровки, уже во хмелю, уже ощутив вину отступничества и иронию, гораздо менее простительную в их глазах; и на следующее утро собирал свою дорожную сумку и сочинял очередную небылицу для оправдания своего отсутствия в лавке. Почти всегда сначала я ехал в Париж: какая-нибудь гостиница средней руки, встреча в кафе или в метро, какой-нибудь мужчина средних лет, кто снабдит меня инструкцией и конвертом с запечатанными в нем документами. Иногда связной говорил, что слышал обо мне, и жал мне руку, желая удачи с религиозной уверенностью, что та пребудет со мной вовеки. Но в этот раз меня обманули. В открытке мне передавали «привет из Флоренции», однако, когда я прилетел туда, меня никто не встретил.
Честно говоря, в те годы половину жизни я проживал в аэропортах, а поскольку время и пространство в подобных местах не являются до конца реальными, то у меня почти никогда не создавалось отчетливого представления, где я и что происходит со мной, пребывающим в вечно уютном ощущении безвременья и оторванности, поставленного на паузу времени, бессмысленного ожидания. Неприспособленный для любой формы жизни, отличной от одиночества, я находил себе прибежище в отелях и аэропортах, как мог бы замкнуться, к примеру, в монастыре, и порой казалось, что я, как и монахи, питаю особую тоску по внешнему миру, мало что для меня значившему, и мне, как и им, являлись видения и были ведомы искушения.
В последние месяцы разъезжать мне пришлось больше, чем прежде. В сентябре я поехал в Будапешт, получив оттуда письмо с предложением о весьма выгодной покупке библии Мюнцера, и этот возникший волей случая предлог показался им, должно быть, крайне удачным, поскольку тот же прием они повторили две недели спустя, отправив меня в один польский городишко, а потом — в Мадрид, где я передал некий кожаный чемоданчик юноше болезненного вида, встреча с которым была назначена, да и состоялась, у зловонных писсуаров на вокзале. В силу давней привычки к подозрениям, кои вызывала моя персона — что, впрочем, распространяется на всех постоянно проживающих за границей иностранцев, — держался я всегда одинаково: естественно-свободно и вместе с тем настороженно. Аэропорты выбирал по большей части второстепенные, поскольку полицейский контроль в них отличается меньшей строгостью, — те небольшие аэропорты с низенькими постройками, внешне похожие на пансионаты и дома отдыха, где с наступлением темноты почти никого уже не остается, за исключением досужих аэропортовых служащих, завершающих дела, покуривая сигаретки, и коренастых уборщиц, что ссыпают в пластиковые мешки содержимое урн, неторопливо и устало шваркая перед собой швабрами и переставляя ведра.