Но человек, как ни крути, ко всему привыкает, так что и я свыкся с «Универсаль синема», привык к двусмысленному гостеприимству Ребеки Осорио, к стуку ее пишущей машинки, беспорядочно всплывающему и тонущему в звуках фильма, все же остальное происходило где-то очень далеко, такое нечеткое, размытое по краям, в том числе доказательства измены Вальтера и наше намерение его ликвидировать. Вечерами он порой куда-то уходил, и фильмы тогда крутил Вальдивия, к тому времени почти полностью поправившись. Когда Вальтер покидал кинотеатр, я шел за ним, вися у него на хвосте и поражаясь мудрой естественности всех его движений: он знал, что я слежу за ним, и просчитывал свои марш-броски и маршруты, будто играя со мной в кошки-мышки, а чтобы от меня оторваться, использовал не только всякие закоулки и вроде бы глухие тупики, но и вестибюли гостиниц, служебные двери которых выходили на другую улицу. В полном одиночестве, угрюмый, бродил он по заполненным пешеходами тротуарам, встречался с кем-то у стойки американского кафе, не задерживаясь надолго: времени ему едва хватало выкурить сигаретку или сделать вид, будто он что-то уронил на пол и теперь ищет. После чего он тут же уходил, подняв воротник пальто, склонив к плечу голову, и высматривал что-то — собственно говоря, как раз меня, будто я — его тень и он не может ни отделаться от меня, ни встретиться лоб в лоб. С наступлением темноты он возвращался в кинотеатр, беседовал со мной, спрашивал у Вальдивии о самочувствии, а у Ребеки Осорио — как продвигается очередной роман, Мы вчетвером ужинали — молча, будто только что заселившиеся в гостевой дом постояльцы.
Однажды я дошел за Вальтером до просторного сумрачного бара на Гран-Виа, облюбованного пьяницами и вызывающе одинокими женщинами зрелого возраста. Вальтер меня не заметил. Вошел, занял кабинку подальше от стойки, заказал джин. Выпил залпом и взглянул на часы с таким жадным нетерпением, которого прежде я за ним не замечал. Теперь он не играл со мной в игры: он полагал, что обвел меня вокруг пальца, и теперь кого-то ждал — кого-то чрезвычайно для него важного. Во вращающейся двери на входе появилась женская фигурка, и он тут же встал, как будто узнал ее по шагам. Я даже не сразу понял, что высокая незнакомая женщина — это Ребека Осорио. На высоких каблуках, в костюме-двойке с элегантным серым пиджаком, с бликами на шелковых чулках. Они поцеловались — в губы, — и каждый из них коснулся кончиками пальцев лица другого, словно для того, чтобы развеять недоверие к тому факту, что они наконец-то встретились и достойны друг друга. И я не ушел, а продолжил за ними шпионить, глядя, как с какой-то интимной набожностью единомышленников пьют они прозрачные коктейли с джином. Той ночью я решил лечь спать до их возвращения. Но сначала заглянул в комнату, где она печатала, и какое-то время сидел там, читая только что оконченный роман. На лестнице послышались шаги: Ребека поднималась — одна. И у меня возникло впечатление, что перед входом в кинотеатр она претерпела обратную трансформацию и высокая женщина, которую я увидел этим вечером в баре, — не она. Однако на губах ее задержалась тень той улыбки, и в голубых глазах оставались чуть приглушенные всполохи счастья и алкоголя.
Не думаю, что именно тогда я ее возжелал: вина — вот что связало меня с ней навсегда. Вальдивия строил планы, торопил меня приступить к их реализации, а я постепенно погружался в апатию, пожирающую время, стирающую череду дней. Вставал я поздно, просыпаясь под стук пишущей машинки, и, случалось, даже не удосуживался следить за Вальтером. Оставался смотреть кино — одни и те же фильмы, выученные почти наизусть. Садился в кресло на заднем ряду, пробираясь туда уже в темноте, когда свет в зале гас, и дремал там под военные марши киножурналов, откладывая на потом необходимость и действовать, и выслушивать планы Вальдивии, который тоже бездельничал, проводя порой целые часы напротив Ребеки Осорио в наблюдении за тем, как она печатает. Получалось, что и для него весь мир как бы замкнулся в очерченном периметре «Универсаль синема». Однако ни глаза его, ни воля не знали отдыха. Тому, кто знал Вальдивию, вполне могло прийти в голову, что глаза и воля этого человека бодрствуют даже во сне — если, конечно, он вообще когда-нибудь спит.
Вальдивия, как и Вальтер, всегда был полновластным хозяином своих действий. Чтобы выполнить свою работу, мне нужно было только смотреть, но так, чтобы оба они не знали, что я держу их под наблюдением. Однажды вечером я увидел то, что, судя по всему, видеть мне не полагалось; так я узнал, почему Вальдивия увяз не меньше моего в чем-то вроде прокрастинации, в вечном откладывании дел на потом. Заглянув как-то раз в комнату, где стояла машинка, я увидел, как он обнимает Ребеку Осорио. Он был выше ее, так что соединились они как-то неуклюже, словно два зверя. Когда Вальдивия поднял голову, коснувшись ее виска и ловя губами прядь волос, бесцветные глаза его остановились на мне. Я тихонько притворил дверь, сомневаясь, что он вообще заметил, что мы встретились взглядами. Вальтера дома не было. И я отправился искать его по пустым улицам Мадрида.