Я затормозил перед входом в заросший, похожий на дикую сельву, сад. Деревья и кусты росли среди руин, карабкались на серую стену, прочерченную радами окон с разбитыми стеклами. Вперед я продвигался, ориентируясь на шум листвы. Вокруг разрастался концерт птичьего щебета. Серое небо над головой выглядело прямоугольником — четким, словно закраина колодца. Вдруг мне почудилось, что в верхнем этаже кто-то движется от окна к окну: сверху наверняка отлично видно, как мы с Андраде ищем друг друга в этих зарослях, будто дикие звери, вынюхивающие след в ночной тьме. И тут меня словно кольнуло: а была ли настоящей машина скорой помощи у входа в заброшенное здание с садом? Я испугался, причем больше за Андраде, чем за себя. Когда я входил сюда, некий человек в белом халате окинул меня взглядом. Где-то я видел его лицо. Он был в белом халате, да и здание это — больница, но давно заброшенная. Заторможенность движений и самой мысли приводили меня в отчаяние. Где я видел это лицо, когда? Человек с тем же лицом что-то мне говорил, обернувшись в салоне автомобиля, предлагал сигарету, и это происходило ночью, но не вчера и не в Мадриде, не в ночном клубе «Табу» и не на вокзале «Аточа», а где-то в другом месте, но там так же пахло сырой землей и мокрыми листьями. Я почти вспомнил, но — сорвалось: Андраде был уже в другом конце сада и оттуда, опершись о каменный угол, искал меня взглядом. Двинувшись к нему, я вновь заметил тень, скользившую от окна к окну на втором этаже. Андраде вдруг резко наклонился, будто падая на бок, и зашагал по направлению к аркам и высоким окнам коридора: фигура его уменьшалась, уходя вдаль. Я слушал стук своих каблуков, умножаемый безжизненным эхом: мои шаги мешались с его шагами и тяжелым дыханием, так хорошо слышным при приближении к очередному углу, за которым Андраде неизменно исчезал за несколько секунд до того, как я успевал там оказаться. В центре палаты, где высились пирамиды белых пружинных матрасов и валялись разбросанные круглые плафоны, мой слух не поймал уже ничего: тишина вынудила меня окаменеть. Но тут послышались другие шаги: за спиной и над головой, и это был уже не Андраде. Медленно, затаив дыхание, я пошел вперед. Каждый зал завершался коридором с гранитными арками, сливавшимися в длинную перспективу других залов. Андраде был там — далеким силуэтом, чуть более отчетливым, чем сгустки тени, пятном в углу, похожим на сваленную кучей одежду. Человека в белом халате я видел во Флоренции — таксист, он вез меня из аэропорта в город. Я поспешил к Андраде, однако разделявшая нас дистанция словно не желала сокращаться, оставаясь неизменной, хотя он уже не двигался: просто сидел на полу, у стены, сложившись пополам, обнимая колени, словно скованный холодом арестант в углу камеры. Снова его голова с залысинами, упавшая на колени. Он выдохся, он был нездоров и, кажется, отказался жить, спасаться бегством. Услышав хруст битого стекла у меня под ногами, он поднял голову и взглянул на меня с тем выражением окончательного отказа от жизни, которое мне не раз приходилось видеть: при отступлении во время войны, в трясине концентрационных лагерей, когда люди сидели так же неподвижно и смотрели в пустоту, не ели и не разговаривали, потому что единственным деянием, доступным их иссохшей воле, стало ожидание смерти.