«Андраде, — сказал я, — вставайте, я помогу вам скрыться». Но он посмотрел на меня так, будто ни слова не понял, и я сделал еще несколько шагов вперед, очень медленно, и он вроде начал подниматься, не отрывая спины от стены, рот его раскрывался, а лицо постепенно искажалось ужасом. Я шел к нему, широко разведя руки и растопырив пальцы, чтобы он видел, что оружия нет, но он смотрел так, словно руки хотят его задушить. Я уже знал эти налитые кровью глаза, это отрицание, немое мотание головой, я своими глазами видел точно такой же ужас на лице другого человека, убегавшего от меня, но в тот раз я сжимал в руке пистолет и собирался убить, а теперь я всего лишь хотел подойти ближе, чтобы сказать ему то, что хотел сказать, услышать голос, для меня незнакомый. Но все эти отличия не имели ровно никакого значения, все происходило так же, как и тогда, словно в правой руке я держал невидимое и смертоносное оружие и все мои движения, как и его, в точности повторяли другие, совершенные в тот раз, когда Вальтер бежал от меня, согнувшись пополам, зажимая рану на животе от первой пули, а я несся за ним и видел, как он остановился под беленой кирпичной стеной, оградой фабрики. Протянув руку к Андраде, я услышал шум за спиной и только мгновение спустя понял, что взгляд его направлен вовсе не на меня. Он метнулся вперед, потом раздался выстрел — и мне показалось, что Андраде прыгнул на стену, раскинув руки.
Раскатом грома под сводами глубоководного туннеля прогрохотал выстрел, по пустым анфиладам прокатилось эхо. Выстрел не пистолетный, из другого оружия, более мощного и жестокого, молнией сразивший Андраде. Дрожа, с острой болью в ушах, словно в барабанные перепонки вонзились иголки, я так и не подошел к нему. Оставаясь там, где стоял, я слушал бульканье угасающего дыхания и смотрел, как в затихающих конвульсиях дергается тело на каменных плитах, где уже растекалась лужа крови. «Это не я, — крутилось у меня в голове, — это не я в него выстрелил». Глядя на свои трясущиеся, как у алкоголика, руки, я даже не обернулся, чтобы узнать, кто стрелял и мог бы выстрелить еще раз — в меня.
— Капитан, — прозвучал голос у меня за спиной.
Я не хотел видеть его. Он тронул меня за плечо, а я по-прежнему не отрывал глаз от умирающего Андраде, обеими руками зажимавшего огромную дыру в животе. Я опустился возле него на колени, но то же самое сделал и тот, кто называл меня капитаном. Краем глаза я увидел его заляпанные грязью ботинки и не стал оборачиваться. Андраде глядел на меня затуманенными близостью смерти глазами и мотал головой, ощупывая брюки в паху, пропитанные густой кровью, а когда губы его скривились, намереваясь что-то сказать, из них выплеснулся лишь черный сгусток, растекшись, как блевота, по подбородку. Я снял плащ, сложил его и подсунул ему под затылок — и позвал его, того, кто уже ничего не мог слышать, обеими руками приподнимая его колючее холодное лицо, то лицо с фото, то самое, что глядело на меня сквозь стеклянную дверь в отеле «Насьональ», лицо человека, изначально обреченного умереть. Когда он затих, нити слюны и крови потекли изо рта.
— Капитан, — произнес Луке. Я поднялся. Он улыбался: возбужденный, нервный, почти счастливый, сжимая в руке охотничье ружье. — Мы прибыли вам на подмогу, — выпалил он, опьяненный еще теплой вонью пороха и неожиданностью своего открытия: как просто, оказывается, убить человека. Второй — в белом халате — смотрел на нас из проема снятой с петель двери и держал в руке сигарету, не решаясь зажечь ее, будто стеснялся закурить в присутствии мертвеца. — Нас Берналь послал, — сказал Луке со смирением и некоторым вызовом. — На случай, если вам понадобится помощь.
Глаза его сверкали, губы подрагивали, но я видел, что смирение его — обман, что он наконец понял: я вовсе не неуязвим и не заслуживаю его былых восторгов перед образом, созданным его воображением. Теперь он уже смотрел на меня несколько свысока, и когда я поднимался с колен, то предложил мне руку, как если бы сомневался, что я смогу подняться без посторонней помощи.
— Стало быть, вы мне уже не доверяете, — сказал я.
— Капитан, — Луке улыбнулся, губы его все еще подрагивали. — Мы приехали, чтобы вы были не один. Время идет, капитан, вы и сами мне говорили. Самое главное — мы выполнили задание. Теперь можно уходить.
Я отметил это множественное число: Луке уже причислил себя к сонму героев. Я сгреб его за воротник куртки, измазав его кровью Андраде, притянул к себе и уставился в эти глаза, чтобы погасить в них блеск, приглушить гордость, самомнение, эту страшную верность ученика и подражателя чему-то такому, что он усмотрел во мне и чему я никак не мог его научить — ни его, ни кого-то другого. Приблизив его лицо к своему, я увидел собственное отражение в его зрачках, а когда отпустил, то он по-прежнему не сводил с меня глаз, в которых читалось явное облегчение после отступившего страха, приправленное сожалением.