— Это не доводы, Алексей Лукич. Извините меня, но я не могу примириться с такими рассуждениями.
Алексей Лукич посмотрел долгим, испытующим взглядом на взволнованную молодую женщину и опять покачал головой. Потом захлопнул какую-то папку, лежащую на столе. Это означало: «Вы свободны, можете идти».
И Гульшагида вышла. А в вестибюле она чуть не столкнулась с Мансуром. Оба остановились от неожиданности. Гульшагида в упор смотрела на него, широко раскрыв глаза. А он, сразу потупясь, торопливо поклонился и повернул в хирургическое отделение, — должно быть, его пригласили туда на консультацию. Они не сказали друг другу и двух слов.
Домой Гульшагида вернулась сильно расстроенная. Некоторое душевное спокойствие, с трудом обретенное в последние дни, опять резко нарушено. Сердце заметалось в тоске и тревоге.
— Тебе письмо от Асии, — сказала Хатира, не замечая ее настроения.
— Спасибо, — ответила Гульшагида, стараясь показать радость, чтобы не обидеть добрую тетушку Хатиру.
«…Мы поднимаемся в горы, — писала Асия, — и чем выше забираемся, тем больше растет моя благодарность вам, Абузару Гиреевичу, Магире-апа и всем другим врачам. Сердце ничуть не болит, ни капли не устаю, дыхание нисколько не сдавливает. Правильно сказал Абузар Гиреевич: я теперь горная козочка! Могу быстро ходить на лыжах, даже хочется прыгать с трамплина. Бывало, я — хилая девчонка — не могла подняться без отдыха даже на второй этаж. А теперь забираюсь высоко в горы. Я никогда не испытывала такого счастья, как ощущение молодости и здоровья. Спасибо, тысячу раз спасибо врачам!»
Дальше она сообщала, что перед самым отправлением в поход получила письмо от Ильдара, только не успела сказать об этом Гульшагиде. «Так обрадовалась, даже плясала с письмом в руках». А в конце спрашивала: «Вы помните, Гульшагида-апа, наш разговор о выпавшей нам трудной любви? Ну что ж, наверно, есть такая любовь…»
Гульшагида отложила письмо, задумалась. Вспомнила сегодняшнюю встречу с Мансуром в вестибюле. Закрыла ладонями лицо, уронила голову на стол. «Нет, нет, даже трудная любовь — и та не выпала на мою долю!»
И вот Гульшагида сидит одна в полутемной комнате, опершись на руку, и смотрит в черное окно. Ни мыслей, ни чувств — все застыло, обледенело. Даже слез нет. Такое состояние она испытывала и раньше. Но на этот раз приступ тоски был особенно острым. Теперь ей стало понятно, почему безвольные люди, впав от неудач или горя в отчаяние, теряют всякий интерес к жизни.
Все же у Гульшагиды был ровный, сдержанный характер; она умела владеть собой. На другой день никто не заметил в ней резкой перемены. Но стоило вглядеться — и не трудно было увидеть: лицо у нее бледнее обычного, а под глазами залегли темные круги.
Едва она вошла в больницу и надела халат, как позвали к тяжелобольному. Она буквально побежала в палату. Диляфруз со шприцем в руках в полной растерянности стояла возле койки. Гульшагида взяла бессильно повисшую руку. Пульс совершенно не прощупывался. Послушала сердце — ни одного толчка. Больной был мертв.
Его, оказывается, привезли около часа ночи. Он возвращался откуда-то, страшно спешил домой. И вдруг упал на улице. В больнице, после уколов, пришел в сознание. Ночь провел довольно спокойно. Рано утром, несмотря на предупреждение дежурного врача, самовольно встал и…
Эта неожиданная смерть была последней каплей горя, переполнившей сердце Гульшагиды. Во время обхода профессора она, докладывая о состоянии больных, дважды перепутала диагноз. В первый раз Абузар Гиреевич тактично поправил ее. Но когда она повторила ошибку у постели второго больного, профессор недовольно спросил по-латыни:
— Что с вами? Прошу в следующий раз быть внимательней! — и направился к двери. Это был уже строгий выговор.
Гульшагида в растерянности стояла посреди палаты. И больные неловко молчали, чувствуя, что произошло что-то неприятное.
Гульшагида ожидала, что на планерке профессор разругает ее, стыдно будет смотреть в глаза коллегам. Но Абузар Гиреевич даже не упомянул о неприятном случае. Кажется, это было еще тяжелее для Гульшагиды. Выходя из кабинета, она услышала за спиной приглушенный голос Салаха Саматова: «Ишь как оберегаем делегатку… Ни звука!»
Кровь бросилась в лицо Гульшагиде. Отчитать обидчика?.. Но она, пересилив себя, направилась в палату.