Мансур сделал шаг вперед, пристально и глубоко посмотрел ей в глаза.
— Тогда ты должна решить!
Гульшагида молчала, прикрыв ладонями лицо.
— Решай! — напомнил Мансур.. — Малейшее промедление гибельно: возможно, она уже не вынесет операции. В данную минуту у нас все же есть какой-то шанс. А если мы будем сидеть сложа руки, больная к утру умрет. Решай, Гульшагида!
Она тронула руку Мансура:
— Оперируй…
Прошел час, другой, третий. Начало светать. И вот уже рассвело. Гульшагида то подходила к операционной, то бродила по пустому коридору, то уединялась в кабинете и сидела там в кресле. Перед глазами все стоял Акъяр. Вот Сахипджамал, колыхая платьем с оборками, проворно накрывает на стол… Вот она стоит перед жарко топящейся печкой, вся озаренная красным светом пламени, — печет на сковороде оладьи…
«Чем же отблагодарила я тебя за все доброе, милая Сахипджамал? — мучительно думала Гульшагида. — Положила тебя под нож. Это ли благодарность?..» Но другого выхода нет. Она взяла всю ответственность на себя. Если… Гульшагиде казалось, что при плохом исходе операции она не сможет ни одного дня остаться здесь. Уедет! Куда-нибудь в глушь, чтобы уж никогда не возвращаться сюда.
В кабинет постучалась сестра.
— Гульшагида Бадриевна, кончили!
Гульшагида бросилась к операционной. Санитарки со всеми предосторожностями катили больную на тележке. Гульшагида пошла рядом…
Вот так они и встретились. Мансур регулярно приходил осматривать больную. Жизнь Сахипджамал висела на волоске. В эти дни Гульшагида и Мансур говорили только о больной, о ее спасении. Позже, когда выздоровление Сахипджамал уже не вызывало сомнений, внутренняя скованность у обоих начала ослабевать. Однажды, после очередного осмотра больной, они остались в кабинете вдвоем. Гульшагида не совладала с собой, в приступе благодарности и нежности слегка пригладила седеющие на висках волосы Мансура.
— Спасибо тебе, Мансур, спасибо!..
В тот день он впервые проводил ее до дома. По обеим сторонам переулка возвышались высокие сугробы, — всю последнюю неделю опять валил снег. Сегодня заметно похолодало, и в небе, озаренном солнцем, реют жемчужные звездочки инея. Они опускаются на плечи, шапки и платки прохожих, сыплются на тротуар и всюду одинаково ослепительно сверкают. Гульшагида краешком глаза иногда взглянет на Мансура: у него на воротнике тоже сверкают жемчужинки.
О чем они говорили в эту встречу? Опять же не помнилось. Но оба остерегались касаться душевных струн. Им еще мешала какая-то преграда, которая обречена была рухнуть, но все же держалась.
— Я живу вот в этом доме, — показала Гульшагида.
Да, Мансур знает, что она живет в этом доме, он не раз останавливался у этих окон.
Гульшагида протянула руку.
— Было бы темно, — сказала она с неожиданно прорвавшимся задором, — я бы еще немного поболтала. А днем здесь из каждого окошечка смотрят. До свидания.
Чуть задержав руку в руке Мансура, она быстро повернулась и скрылась за калиткой. Но когда начала подниматься по лестнице, где и днем было сумрачно, у нее вдруг стеснило дыхание, и она прислонилась к стене. Она еще на улице чувствовала, как сильно бьется и замирает сердце. Поэтому она и заторопилась домой, чтобы поплакать в одиночестве. Нет, это уже не были слезы горя и тоски.
— Я уже сказал вам, Гульшагида Бадриевна, — в смете не предусмотрена покупка «пламенного фотометра», а если не предусмотрена, стало быть и денег нет. — И Алексей Лукич Михальчук отмахнулся, словно от надоедливой мухи.
Но Гульшагида не отступала:
— Деньги можно найти, Алексей Лукич.
— А где их найдешь?.. — Михальчук, вдруг взорвавшись, хлопнул ладонью по столу. — Все! Не будем терять времени, переливать из пустого в порожнее. У меня других дел по горло. Вы теперь секретарь парторганизации, Гульшагида Бадриевна, и вам следует знать, что такое государственная дисциплина. А если не желаете знать, так хлопочите об этом своем «пламенном».
Это верно, — несколько дней тому назад Гульшагиду на отчетно-выборном партсобрании избрали членом бюро, а затем и секретарем парторганизации больницы. Нет, не помогло и секретарство. Михальчук стоял на своем. Но и Гульшагида не уступала — решила обратиться в руководящие организации. Но куда именно? В горздрав? Бесполезно. Заведующий горздравом Тютеев такой же формалист, как и Алексей Лукич.
Раздумывала она несколько дней — и решила обратиться в горком, благо секретарь горкома знал ее — встречались и на областной партконференции, и на съезде в Москве.