Гульшагида больше не находила сил оставаться здесь. Должно быть, хозяева поняли это. Когда она стала прощаться, ее больше не удерживали.
— Я провожу вас немного, — предложил было Мансур.
— Спасибо, — ровным голосом ответила Гульшагида. — Это излишнее беспокойство.
На улице Гульшагида невольно бросила последний взгляд на освещенные окна знакомого дома. Они казались ей безжизненными.
Глава третья
1
Бывает, плотина очень надежна с виду. Зеркальная поверхность пруда спокойна, кротка и послушна. Откроют лоток — вода забурлит, ворочая жернова мельницы; закроют — река снова стихнет, присмиреет, и кажется, что она покорилась навеки. Но привычный к капризам реки мельник сразу увидит и услышит, — а перед этим почувствует, что-то не доброе в тревожных вздрагиваниях речной глади, в смутных придонных шорохах. Мельнику ясно: река лишь ждет первого грозового ливня, чтобы с ревом броситься на плотину.
Когда Мансур, вернувшись с дальнего Севера, где работал в сравнительно небольшой больнице, устроился в клинику Янгуры, он понял, что перед ним современное лечебное учреждение с большим, опытным коллективом и первоклассным медицинским оборудованием. Этот размах, широта и спокойный ритм деятельности как бы подчинили его, он не переставал восхищаться слаженностью коллектива, согласованностью и взаимопониманием в каждом деле. В то же время ему нравилась смелость Янгуры, его уверенное руководство. Мансур от души радовался, что ему посчастливилось работать с таким волевым руководителем. Но вскоре его стали тревожить смутные мысли. Кто-то из коллег в разговоре со своим приятелем обронил однажды:
— Не забывай, друг, — двух солнц в небе не бывает!
Мансур не сразу понял смысл этих слов. Кто первое солнце и кто — второе? И существует ли это второе?.. Во всяком случае, он сам был далек от желания забраться на небосвод и светить миру.
Освоившись в коллективе, Мансур — человек достаточно чуткий, способный молодой специалист, — начал внимательно приглядываться: людям, к обстановке, и вскоре, как тот мельник, стал различать придонный рокот струй. В больнице это проявлялось по-своему, то один, то другой хирург, плодотворно работавший до этого, вдруг покидал больницу. Один уходил незаметно, уход другого сопровождался немалым шумом. Мансур, как новый человек, начале стоял в стороне, не участвовал в спорах — знал только свою работу. Янгура был с им всегда приветлив, часто похваливал. Но чем больше хвалил его Янгура, тем острее чувствовал Мансур на себе неодобрительные взгляды коллег. Ему, как вполне порядочному человеку, далекому от склок и интриг, нелегко было испытывать такое отношение к себе. И однажды, при подходящем разговоре, он прямо просил молодого хирурга Юматшу Ахметшина, с которым у него налаживалась дружба:
— Почему коллеги косятся на меня, как на белую ворону?
— Не торопись все знать, — многозначительно ответил Юматша, — мне кажется, скоро и ты получишь свою долю.
— Какую еще долю? — недоумевал Мансур. — Неужели нельзя объяснить просто, по-человечески? Один намекает на какое-то солнце, другой — на долю…
— Те, кто говорит прямо и просто, Мансур, недолго держатся у нас.
Прошла неделя, другая— вдруг Мансура вызвали к Янгуре.
Весь вид руководителя клиники свидетельствовал, что Фазылджан преуспевает и благоденствует. Спокойная самоуверенность была в каждом его движении. Недавно Ильхамия с некоторой многозначительностью сообщила Мансуру, что «ненаглядный джизни» и в самом деле развелся с ее сестрой. Для того он и ездил в Уфу. Городские-то сплетники оказались правы. Ну что ж, с какой стороны это может касаться Мансура?..
— Садитесь, — кивком головы через плечо Янгура указал на стул, а сам продолжал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину.
Мансур, предчувствуя что-то недоброе, осторожно опустился на стул. Сгущались сумерки. И окна, и снег за окном, и даже тени на снегу приняли фиолетовый оттенок. В комнате отчетливо слышалось тиканье больших часов и еще время от времени поскрипывали ботинки ходившего из угла в угол Янгуры.
— Видел я ваше новшество, — произнес наконец Янгура с едва уловимой усмешкой. — Это, оказывается, по вашей инициативе сделали латинскую надпись над дверью операционной: «В присутствии больного пусть смолкнут разговоры, пусть не слышится смех, ибо здесь над всем властвует болезнь».
— Это не мной придумано, Фазылджан Джангирович. Такая надпись…