— Молчи, Мансур! Ты не имеешь права позорить джизни, он твой учитель.
— Я говорил без каких-либо оскорблений, просто не приучен к этому. Фазылджан Джангирович потерял власть над собой. Остынет — и все станет на свое место. И у вас не будет оснований упрекать меня.
— До каких пор ты будешь раздражать меня этим «вы»? Ужасный человек! Откровенно говоря, у Фазылджана такой же несносный характер, как и у тебя. Сестра моя потому и разошлась с ним, — доверительно сказала Ильхамия более мягким тоном. И вдруг перескочила на другое: — Неужели ты не понимаешь, до чего мне тяжело жить с ним в одной квартире? Особенно теперь, когда нет сестры. Правда, у меня своя, совершенно отдельная комната. Все же люди бог знает что могут наговорить.
— Переезжайте на другую квартиру.
— Легко сказать! Кто это приготовил мне квартиру с такими же удобствами?
— Лучше пожить в квартире более скромной, чем зависеть от другого человека… Впрочем, не знаю…
— Нет, ты нисколько не сочувствуешь мне! — жалобно сказала Ильхамия. — Ты черствый человек. Должно быть, все хирурги бездушные: только и умеют людей потрошить.
Мансур нервно поднялся с места. Там, в больнице, лежит Дильбар, должно быть все так же напряженно и тоскливо уставившись глазами в потолок. О чем она думает сейчас?.. А тут, видите ли, — «потрошить». Мансур торопливо закурил.
Радуясь, что наконец-то чувствительно уколола упрямца, Ильхамия продолжала:
— Джизни уверяет, что это ты настроил больную против него. У этой глупой женщины не хватило бы смелости уйти с операционного стола. Она за честь должна была считать, что ее оперирует известный хирург.
— А как бы вы сами поступили, если бы очутились на ее месте? — вдруг спросил Мансур.
— Ты хочешь сказать, что и мне рано или поздно предстоит лечь на операционный: тол? — Ильхамия закрыла руками лицо. — Ужас!..
— Не закрывайтесь, а отвечайте прямо! Мужества, что ли, не хватает? А вот Салимова гораздо искренней и мужественней вас.
Ильхамия, помолчав, тихо спросила:
— Эта женщина вполне доверяет тебе?
— Во всяком случае, она просит, чтобы я ее оперировал.
— А ты что?
— Я — врач, — ответил Мансур, не считая нужным объяснять подробней.
Ильхамия вдруг вскочила с дивана, наклонилась к Мансуру:
— Прошу тебя, не делай ей операции… Отговорись как-нибудь… Ну, скажи, что заболел. Пусть делает кто-нибудь другой. Кто у вас там еще? Юматша или Иваншин… Иначе джизни… Ты плохо знаешь его… Он не прощает обид…
У Мансура неузнаваемо исказилось лицо. Он едва удержался, чтобы не крикнуть ей что-нибудь оскорбительное.
— Ильхамия! — еле сдерживаясь, обратился он. — Подумайте: что вы говорите?.. Ведь вы тоже врач. Как у вас хватает совести на такие слова?!
Она испуганно отшатнулась. А Мансур, не глядя на нее, глубоко затянувшись папироской, добавил:
— Наденьте туфли, пол холодный.
— Ты меня прогоняешь? — Ильхамия невпопад совала ноги в туфли, как назло, не могла обуться.
Мансур молча курил.
Разозленная Ильхамия ушла.
Мансур, несколько успокоившись, достал из шкафа анатомический атлас и памятку по операциям, углубился в чтение. Операция — это битва за жизнь человека. Всегда полезно освежить перед этим память.
Все в доме уже спали, когда Мансур закрыл книгу и, ступая на цыпочках, прошел в ванную. Принял душ и тоже улегся. Как только голова коснулась подушки, сон смежил ему веки. Он проспал до восьми утра без всяких тревог. Утром, в бодром настроении, проделал физзарядку и, позавтракав, направился в больницу.
Ровно в десять он стоял у операционного стола — на руках резиновые перчатки, рукава халата закатаны до локтей, рот и нос закрыты марлевой повязкой. Салимова лежала спокойно. В ответ на приветствие Мансура кивнула головой, даже попыталась улыбнуться.
Над столом засияла бестеневая лампа. Под ее мягким светом, между простынями, желтела небольшая полоска тела, густо смазанная йодом. Мансур поднял на секунду голову и обвел взглядом своих помощников, как бы желая убедиться, все ли на месте. Напротив него стоит ассистентка, опытный хирург Татьяна Степановна Гранина; рядом с ней, — правая рука хирургов, операционная сестра Наталья Владимировна; у изголовья больной — терапевт; возле аппаратуры — еще один врач. Все взгляды устремлены на Мансура. Он кивком головы дал знак: «Начинаем».
Тишина. Еле слышится только ровное дыхание больной, глубоко заснувшей под наркозом. Иногда позвякивают металлические инструменты, — они в необходимом порядке лежат на соседнем столике. За стенкой, в другой комнате, ровно и сдержанно гудит электростерилизатор. А над дверью операционной горит красный свет, извещающий о самых напряженных минутах, какие бывают в больнице: «Тише, идет операция».