— Войдите.
Гайса, открыв дверь, сделал шаг вперед и, вскинув руку, сказал — почти выкрикнул:
— Привет!
Дал время полюбоваться на свою дорогую пыжиковую шапку, на белые фетровые сапоги— редкость в деревне, — снял шапку, повесил на крючок. От Гайсы привычно тянуло запахом водки и чеснока.
Гульшагида сухо ответила на приветствие, сразу же осведомилась:
— По какому делу?
— Что так строго? — слегка усмехнулся Гайса. Присел на краешек стула возле стола. Окинул взглядом кабинет. Здесь ничего не изменилось. Тот же застекленный шкаф с лекарствами и врачебными инструментами, те же приборы. Только чище стало: не то потолок побелили, не то стены вымыли; а может, просто оттого, что стол покрыт свежей бумагой. А вот Гульшагида — это уже бесспорно — стала даже красивей и стройней, чем в девушках, «Городской хлеб впрок пошел», — подумал Гайса и принялся пожирать ее полухмельными глазами.
— Гульшагида, — начал он, и голос у него вдруг задрожал, кончик носа покраснел, — я еще раз пришел просить у тебя прощения… Раньше… дураком, глупцом был, не оценил… И мать не может тебя забыть… Прости, Гульшагида. С кем не бывает… — И так как Гульшагида молчала, он продолжал: — Сейчас и должность у меня… и зарплата… Забудем старое, давай вместе жить. Я буду исполнять малейшее твое желание…
Лицо Гульшагиды оставалось холодным и непроницаемым. Она качнула головой:
— Мне не нужны рабы. Я не рабовладелец… Отрезанный ломоть не прирастает к караваю, Гайса.
— Не говори так, Гульшагида! Не обрывай того, что связывало нас. Не убивай меня! Ты жалостлива, я знаю… Ты и тогда, когда я сдурел, начал шляться…
— Я уже просила тебя, Гайса, никогда больше не беспокоить меня. Еще раз говорю — оставь меня в покое. Мы слишком разные люди, никогда не будем вместе. Я не хочу повторять легкомысленных ошибок молодости.
— Если ты не примешь меня, я покончу с собой! — воскликнул Гайса.
— Пожалуйста, не разыгрывай комедии, — строго сказала Гульшагида. — Выпил с утра для храбрости?
— Это я только потому, что сердце горит, Гульшагида. Ну давай помиримся, милая… — И он поднялся со стула.
— Не подходи близко! — Гульшагида тоже встала, выпрямилась.
— Ах, вот ты как! Приехала из Казани — нос задираешь!..
— Уходи отсюда! — крикнула Гульшагида с гневом. — Негодяй!
У Гайсы лицо перекосилось от злобы. Угрожающе он шагнул вперед. Внезапно дверь открылась, и в проеме выросла мощная фигура Бибисары, — должно быть, тетушка все время стояла за дверью и ждала своей минуты.
— Ах, ристан! [20] — грозно сказала ока и схватила Гайсу сзади за ворот. — Ни стыда, ни совести! А ну-ка, уходи отсюда подобру-поздорову! Если явился с серьезным разговором, не надо было водку пить. А выпил — так айда, скатертью дорожка, хоть ты и муж!..
До чего же нелепо испорчен день! А ведь утро было легкое, радостное. И вдруг — все оплевано. Вот и верь предчувствиям…
Уже под вечер заявился в больницу почтальон, доставил письмо Гульшагиде. Обычно она радовалась каждому письму, сразу же вскрывала и читала. А сейчас, хоть втайне и ждала весточки от Мансура, даже не притронулась к конверту, он так и остался лежать на краю стола.
Сахипджамал уже дважды присылала за ней соседскую девочку, звала в баню, — второй-то раз велела передать, что пар кончается. Но и после этого Гульшагида продолжала заниматься всякими делами в больнице.
Наконец явилась сама Бибисара и решительно сказала:
— Я велела Аглетдину запрячь лошадь, сейчас же поедем домой. Не забудь письмо, — дома прочитаешь, коли здесь не хватило времени. Выходи во двор, подвода ждет. — И она сердито хлопнула дверью.
Гульшагида безотчетно взяла в руки конверт, так же равнодушно взглянула на обратный адрес. Письмо было от Диляфруз. Не отходя от стола, Гульшагида разорвала конверт, принялась читать.
«Дорогая Гульшагида-апа!
Простите — столько времени не писала Вам. У меня случилось большое горе. Умерла во время операции моя старшая сестра Дильбар — единственный близкий мне человек, — может, до вас уже дошел слух об этом. Оперировал сестру Мансур-абы. После нее остались двое детей. Сестра и ее муж очень любили друг друга. Теперь от горя он словно тронулся в уме. Как-то напился пьяным, схватил нож, принялся кричать на всю улицу: «Зарежу я этого доктора! И сам зарежусь!» Собрался народ, еле отняли у него нож…»
Далее Диляфруз сообщила, что Дильбар должна была оперироваться у Фазылджана Янгуры. Но он так грубо, нетактично повел себя, что Дильбар, не дожидаясь начала операции, встала со стола и ушла к себе в палату. Потом заявила, что желает оперироваться только у Мансура Абузаровича.