— Вы спрашиваете о Гульшагиде или о ее помощнице Нафисе?
— О Гульшагиде.
— Все они работают на стройке. Сейчас позову.
— Не затрудняйте себя, пожалуйста, сам найду. Это ведь совсем рядом, я проезжал мимо. Жилой дом строите или больницу?
— Больницу. Наша Гульшагида весь район на ноги подняла. Завели стройку, а сил мало. Врачи тоже работают.
Янгура снял перчатки, бросил их в кабину и пошел вдоль палисадника в ту сторону, откуда доносился шум стройки. «Ничего не скажешь, хорошее место выбрали для больницы: на пригорке, а рядом сосновый лес. Не худо бы здесь отдохнуть с месяц», — невольно подумал Фазылджан.
Открыв калитку, Янгура ступил на территорию стройки, обнесенную временным забором. Людей здесь — как на большом воскреснике. Откуда-то доносится песня. У проходной две женщины месят раствор, две другие просеивают песок. Платки у них спущены до самых глаз, обнаженные до плеч руки обгорели на солнце.
— Скажите, где сейчас товарищ Сафина? — спросил Янгура.
— Там, в корпусе, — одна из женщин неопределенно махнула рукой, успев окинуть представительного Янгуру быстрым взглядом.
По деревянному настилу Янгура осторожно поднялся на второй этаж здания. Внутри уже велись штукатурные работы. Сторонясь брызг разведенной извести и мела, Янгура переходил из комнаты в комнату. В нос бил острый запах купороса. В будущих палатах и врачебных кабинетах трудились добровольные строители.
Янгура заглянул в полуоткрытую дверь последней комнаты. Две молодые женщины, стоя на козлах, ловко бросали мастерками на потолок густую штукатурку. Фазылджан, чтобы обратить на себя внимание, громко поприветствовал мастериц:
— Удачи вам в работе!
Гульшагида мгновенно обернулась и, узнав гостя, зарделась, воскликнула:
— Ай, Фазылджан Джангирович!.. — Она спрыгнула на пол. — Как вы очутились здесь? Извините, пожалуйста, что в таком виде. И руки…
Янгура внимательно посмотрел на нее. Она была хороша и в этом неуклюжем синем комбинезоне, перепачканном раствором. Капельки извести, словно маленькие родинки, прилипли ко лбу, к щекам.
— Вот соскучился по вас, взял и приехал, — с улыбкой сказал Янгура.
Гульшагида словно не расслышала шутки, повернулась к напарнице:
— Нафиса, милая, ты уж заканчивай… — И попросила Янгуру пройти пока в сад. — Пожалуйста, подождите, я сейчас переоденусь.
За десять — пятнадцать минут Гульшагида успела умыться и переодеться. Нашла Янгуру в саду, пригласила в старое помещение больницы.
— Вы удивлены? Не ждали? — не переставая улыбаться, спрашивал Янгура. Но в голосе его чувствовалась настороженность. Он заметно похудел и как-то поблек, прежнего здорового румянца уже не было на лице. В то же время во всем его облике, в движениях чувствовалась внутренняя напряженность и решимость.
— По правде сказать, не ждала, Фазылджан Джангирович, — призналась Гульшагида, открывая дверь больницы. — Проходите, будьте гостем… Не мудрено и удивиться. Отсюда ведь, не близко до Казани. Каким попутным ветром вас занесло?
— Именно попутным, — многозначительно произнес Янгура, шагая рядом с Гульшагидой по узкому коридору, наполненному привычными больничными запахами.
Двери палат были открыты. С любопытством выглядывали больные.
— Не знаю, — продолжал Янгура все так же многозначительно, — насколько эти ветры коснулись вас…
Гульшагида промолчала. Открыла дверь кабинета.
— Здесь мое рабочее место.
— Что же вы скажете относительно попутного ветра? — странно дрогнувшим голосом настойчиво проговорил Янгура.
Да, теперь уже ясно — Фазылджан Джангирович приехал недаром. Смятение и тревога охватили Гульшагиду. Она ни словом не отозвалась и на слишком откровенный повторный вопрос гостя. Разговор трудно вязался. Янгуре очень хотелось сообщить, что ему наконец присвоили звание профессора. У него на работе были кое-какие недоразумения, но теперь, кажется, все миновало, он снова чувствует себя «на коне». Однако он сдержался, опасаясь, как бы Гульшагида не приняла это за похвальбу.
В кабинете стояла тишина. И в эту тишину ворвался режущий звук — это Бибисара доставала воду из глубокого колодца, а ворот был не смазан.
Янгура был непривычно смущен. У него не хватало привычной находчивости, чтобы продолжить беседу в прежнем, непринужденном и в то же время обязывающем тоне. К тому же он опасался: если начнет еще более откровенный разговор о своих чувствах к Гульшагиде, их могут услышать — кабинет отделен от коридора тонкой дощатой перегородкой.