Отсутствие органов гражданского управления и четкой программы организации мирной жизни сразу же сказались в Ставрополье, через которое «добровольцы» прошли, направляясь на Кубань. Ставрополь был захвачен восставшими терскими казаками генерала Шкуро, но когда Шкуро заявил «добровольцам»: «Мы, казаки, идем под лозунгом Учредительного собрания», то получил ответ: «Какая там лавочка еще, Учредительное собрание? Мы наведем свои порядки». В приказном порядке восстанавливалась частная собственность, арендные отношения крестьян с казаками. В результате ставропольское крестьянство, поднявшееся было под знаменами «За Советы без коммунистов», отшатнулось от Добровольческой армии и стало создавать партизанские отряды «самообороны».
Военное объединение «добровольцев» и кубанских повстанцев усилило антибольшевистские войска. К середине июля Добровольческая армия выросла до 20 тысяч личного состава в основном за счет кубанских казаков. Кубанцев в армии в тот период было 16—17 тысяч. Однако силы эти разрастались в глазах большевиков многократно. 27 июля 1918 г. Ленин сообщал Зиновьеву: «Сей час получились известия, что Алексеев на Кубани, имея до 60 тысяч, идет на нас, осуществляя план соединенного натиска чехословаков, англичан и алексеевских казаков».
«Добровольцам» на Кубани противостояла 72-тысячная армия под командованием кубанского казака Сорокина. Кубанские иногородние, казачья беднота, ушедшие с Украины красногвардейцы дрались отчаянно. В жестоких боях, когда пленных не брали, а захваченных раненых из лагеря противника в лучшем случае расстреливали, в худшем — предавали мучениям (и так поступали обе стороны), Добровольческая армия дошла до Екатеринодара.
Первые победы вселили в «русских добровольцев» уверенность, и они во весь голос заговорили о возрождении России, а кое-кто не стеснялся говорить:
«Народ нуждается в ежовых рукавицах — и мы возьмем его в ежовые рукавицы неограниченной монархии».
Уходя на Кубань, Деникин отдалился от Дона и донского атамана, которого, мягко говоря, недолюбливал. Приглядывать за Красновым остался Д. П. Богаевский, бывший командир Партизанского полка, который по своему авторитету и высокому чину в старой армии был удостоен при Краснове поста «премьера», председателя Совета управляющих, а кроме того ведал всей внешней политикой Всевеликого Войска Донского. Но на смену трениям с донцами пришли трения кубано-«добровольческие».
Командование армии по-прежнему игнорировало Кубанское правительство и Раду. Алексеев считал, что «нынешний состав Рады не выражает волю населения, а роль ее важна лишь в будущем, когда будет очищена вся Кубань; теперь же Рада является лишь ненужным и бесполезным придатком к штабу армии». Члены Рады, «народные избранники», в отместку все шире разворачивали агитацию за «самостийную Кубань», за независимое государство.
И все же при всех трениях «добровольцы» и восставшие кубанские казаки выбили большевиков из Екатеринодара и стали теснить их на восток, к Каспийскому морю. Военное мастерство и дисциплина взяли верх над массой, дерущейся под началом вечно грызущихся друг с другом местных большевистских вождей.
Большевики в это время переживали переломный момент в создании прямо на поле боя регулярной армии. Армия строилась отчасти на базе полуанархических отрядов Красной гвардии. Вторым источником стали массовые наборы в Центральной России. Крестьяне сопротивлялись этим наборам. «Война шла далеко от их губерний, учет был плох, призывы не брались всерьез», — вспоминал высший военный вождь большевиков Л. Д. Троцкий. Вновь создаваемая армия была больна партизанщиной. «Физическое наказание в коммунистической армии являлось узаконенным институтом, которого никто ни от кого не скрывал», — признавался один из большевиков впоследствии. Но сам факт создания регулярной армии, восстановление воинской повинности совпали с первыми и слабыми еще колебаниями многомиллионной массы в сторону установления ею же разрушенного порядка, в сторону «собирания земель». Эти колебания коснулись и наиболее боеспособной части общества — офицерства. «... Все организации — правые и левые, не исключая отчасти и советских, — единственную внутреннюю реальную силу, способную на подвиг, жертву и вооруженную борьбу, видели в русском офицерстве и стремились привлечь его всеми мерами к служению своим целям... Офицерство между тем стояло на распутье», — писал А. И. Деникин. Большевистский декрет от 29 июня 1918 г. о мобилизации бывших офицеров и чиновников решил судьбу многих из них. «С Красной Армией в собственном смысле слова мы встретились только поздней осенью (1918 года. — А. В.). Летом шла лишь подготовка и некоторые преобразования», — вспоминал А. И. Деникин. Еще долго костяком, ядром армии большевиков были «старые солдаты и унтер-офицеры, сделавшие службу своим ремеслом», а призванные по мобилизации были очень неустойчивы в боях.