— Ну, хватит! Хватит, мать!
А мать не плакала. Она сидела неестественно прямо, отрешенно, во всем черном и резко выделялась от родственников, одетых кто во что, по-будничному.
Отец был растерян, суетился по избе, то приглашая заходившую родню садиться, то присаживался сам и застывал в нелепой позе, вдруг, встрепенувшись, подбегал к столу и кричал:
— Наливайте, мои хорошие! Наливайте! — Обводил взглядом печальные лица и тихонько добавлял: — Мишки нету…
И видно было, что до отца не дошла еще смерть сына, что не может он поверить в страшное и внезапное известие.
Виктор сидел рядом с Колькиной сестрой Евдокией, Дусей, как она представилась штурману, круглолицей румяной женщиной. Кто бы ни зашел в горницу, сестра считала своим долгом объяснить приезжему человеку, что это за человек.
— Колин дядя, Афанасий, — шептала Дуся, указывая глазами на хилого белесого мужичка, сидевшего напротив. — Недавно награжден орденом «Знак Почета».
— Вижу, — ответил штурман, посмотрев на грудь Афанасия, где на новом двубортном костюме блестел орден.
— Рядом — жена дядина. Учительница. В углу брат двоюродный. Тракторист. А дальше, тот, что с черной повязкой на глазу, это уже по маме родня.
Дуся громко всхлипнула.
— Очень прискорбно, — вежливо заметил мужчина с интеллигентным лицом, сосед Колькиной сестры.
— Молчи, — зло прошептала Дуся и толкнула «интеллигента» локтем в бок. — Муж мой.
«Интеллигент» потянулся за бутылкой, но Дуся стукнула его по руке.
— Только бы водку жрал!
— Могу и не пить, — обидчиво произнес мужчина и насупился.
— Мишка придет, он скажет… Мишка разберется, — повторял отец.
— Кто такой Мишка? — спросил штурман.
— Михаил-то? — переспросила Дуся. — Колин брат. Председатель колхоза.
Наполнили спиртным стаканы, и Колькина мать тяжело поднялась с места.
— Четвертого сына теряю, — негромко сказала она. — Троих на фронте…
— Ладно, мать! Ладно! — перебивая, закричал отец. — Выпьем!
— За Колю, — шепнула мать и пригубила из стакана.
С улицы послышался звук мотора, хлопнула дверца, и в сенях раздались уверенные, быстрые шаги.
— Мишка приехал! — радостно вскрикнул отец и побежал к двери.
Председатель Мишка, как и следовало ожидать, оказался крупным, серьезным мужчиной.
— Мишка, — семеня вокруг сына, припадая к его плечу, зашептал отец. — Беда-то какая, Мишка…
Мишка сразу кинулся к матери.
— Крепись, мамаша, крепись, — твердым голосом произнес он.
Мишка заметил Виктора и подал ему руку.
— Здравствуйте, товарищ, — сказал он.
— Мишка, он такой, — обращаясь к родне, для чего-то подмигивая и махая руками, говорил отец. — Мишка, он скажет…
— Рассказывайте, товарищ, — обратился председатель к Виктору. — Рассказывайте. Нам все интересно.
И родственники, словно только сейчас заметив приезжего, обернулись к нему. Штурман встал. Он смотрел на сухое лицо Колькиной матери, на глубокие ее морщины, горестные, запавшие глаза, смотрел и не мог выдавить из себя ни слова.
— Чем занимался Николай? — спросил Мишка.
Виктор, как на экзамене, смирно ответил:
— Коля был матросом.
Родня зашепталась.
— Матросом был.
— Колька-то, говорит, матросом был…
— Матросом… Матросом… Матросом…
— Как погиб? При каких обстоятельствах? — снова задал вопрос председатель.
Штурман перевел глаза на портрет.
— Николай погиб геройски, — твердо ответил он.
Колька смотрел на штурмана удивленно и чуть усмешливо.
— Колька! Он такой… Геройский! — прерывисто и громко крикнул отец.
— Геройски погиб Колька-то…
— Героем был…
— Героем… Героем… Героем, — вновь волной пронеслось в рядах родни.
— Мы шли с грузом из Красноводска, — медленно и трудно начал рассказывать Виктор. — В середине пути попали в шторм…
Штурман замолчал, мучительно стараясь припомнить какую-либо газетную историю, но в памяти уныло тянулись скучные, однообразные дни: погрузка и разгрузка рыбы, деревянные старые причалы, насквозь пропахшие килькой, темные сейнеры, то спокойное, то штормовое, но совсем нестрашное море, лезли в голову соленые рыбацкие анекдоты и пошлые разговоры о женщинах, а вот Кольку, Кольку штурман не помнил совершенно. Конечно же, он видел его на судне, возможно даже разговаривал с ним, даже наверное разговаривал, но о чем, когда, по какому поводу — не помнил. И вдруг штурману стало нестерпимо стыдно: его пронзила мысль, что, если бы его спросили сейчас о любом члене экипажа «Арктики», он ни о ком не смог бы ничего толком рассказать. Родственники смотрели на штурмана и ждали.