— Вот я и говорю председателю: «Только, — говорю, — через мой труп. Не дам жеребца мучать. Где это видано — один жеребец на всю округу! И молод он еще! Не прежние, — говорю, — времена! Теперь, — говорю, — много-то на себя одного не взвалишь, а коли и взвалишь, дак не увезешь». Правильно я говорю?
— Правильно, — рассмеялся инженер.
Келься продолжал разговор, начатый за самоваром. Вчера он наотрез отказался случать молодую, игривую кобылку, приведенную из соседнего колхоза, с жеребцом Любимцем. Дело дошло до председателя. Иван Дмитриевич лично приказал конюху разрешить использовать жеребца. Но Келься не послушался, устроил скандал, огрел плетью кобылу так, что та вырвала повод из рук спокойного усатого мужичка и ускакала.
— Будут знать, — довольно сказал Келься. — А то много хозяев развелось… У тебя-то как с Бориском?
— Плохо.
— Увольняй его к едрене-фене! Мастер… Без него обойдешься? Ведь он такой настырный… Что ты! Весной, помню, посевная, а машины стоят, Иван Дмитрич к нему: «Бориско! Милушко! Выручай!» Он, конешное дело, пьет. А когда пьет, лучше к нему не суйся. Поглядел так сыскоса на Дмитрича и говорит: «Пой петухом». — «Что?» — «Пой! — говорит, — петухом. Пойдут машины». Вот ведь какой гад!
— Ну и что Иван Дмитрич?
— Не знаю. Одни говорят — запел, а другие — промолчал, мол, только зубами скрежетнул. У него привычка зубами-то скрипеть. Но, помню, машины пошли.
Они шли по зеленой улице. Иван Дмитриевич давно запретил ездить по деревне на машинах, и улица заросла травой, хоть коси.
— Еще раз запьет — уволю, — сказал Слава. — Мне к председателю. Велел зайти.
— Пошли вместе. Веселее.
Однако Ивана Дмитриевича дома не оказалось. Дверь была приперта батожком — знак, что в избе вообще никого нет. Келься и Слава постояли немного перед избой, подумали, куда мог председатель уехать, решили, что в мастерские, и пошли по деревне дальше. На крыльцо магазинчика вышла продавщица Лизка, веселая красивая бабенка лет сорока пяти, единственная в Старине женщина, которая красила губы и даже подклеивала ресницы. Келься заметил, что Лизка выходит именно в то время, когда они идут на работу. Лизка начала протирать и без того чистое оконное стекло.
— Вышла, — сказал конюх, подмигивая инженеру. — Тебя увидала. Из окошка. Точно говорю. Маленькая, а мужиков любит здоровых. Тут похаживал один к ней. Такой стягала… Метра два ростом. Ишь, ишь заощипывалась. Лизавета! Председатель где?!
— А я за ним не бегаю!
— Тебе, конешно, помоложе подавай.
— А что? От вас, стариков, толку-то никакого!
Келься сплюнул. Лизавета громко рассмеялась. Она смотрела на Славу откровенно-зазывно, и инженер смутился.
— Пошли, — сказал Келься. — Мужа нет, а робят кажин год таскает. И все разного сорту. Не уважаю, — добавил он, когда немного отдалились от магазина.
Слава оглянулся. Лизка стояла на крыльце опустив руки и смотрела им вслед. Увидев, что инженер обернулся, она громко и фальшиво рассмеялась. Келься вздохнул.
— А ежели раздуматься… Ей ведь, Лизке-то, и сорока пяти нету. Молодая. А мужа в войну убили. Я помню, как она в сугробе валялась. Худенькая была, девчонка совсем. Валяется… Не кричит. Она недавно загуляла, а так смирно жила. Бабка-а! — внезапно закричал дед, увидев у колодца бабку Вивею, стоявшую с полными ведрами воды. — Дмитрича не видала?
— Чево?
— Глухня старая, — сказал Келься с досадой. — Ни хрена не слышит. А я, помню, за ней ухлястывал. Председатель, спрашиваю, где?
— Председатель-то? Видала, видала… Ушел председатель.
— Куда?
— А кто его знает… Как гостенек-то живет?
Бабка Вивея, несмотря на то что Келься несколько раз объяснял ей, кто такой Слава, упорно называла его «гостеньком». На этот раз Келься не стал ничего говорить, махнул рукой и пошел от старухи.
— Келься! — окликнула его бабка. — В ремонтные председатель ушел! В ремонтные! Запамятовала… — Она посмотрела на Славу. — Ох, парень, шибко ты на моего младшенького похож. На Ванюшку. Экой же кудрявой был. Тоже волосики из кольца в кольцо вились…
— Айда, Слава! — крикнул дед. — Понесла-а… Теперь не остановишь. — Когда инженер подошел, Келься добавил: — Стоит. Смотрит. Придет в избу — реветь будет.
— Почему?
— Дак напомнил ты ей младшего. Ванюшку. В сорок пятом забрили, и пропал парень. Ни слуху ни духу. Как в воду канул. У ней, паря, семеро было, и все там остались, на войне-матушке. Ездила она в район, когда забирали последнего-то, Ванюшку. Пришла в военкомат, положила на красное сукно похоронки на шестерых сыновей, а ей в ответ: не положено. Закон есть закон. Един для всех. Подоспел парень — валяй на фронт. Отправила…