…Инженер давил. Он чувствовал победу и не давал мне передохнуть ни секунды. Шел третий раунд. И в первых двух инженер крепко достал меня, а в третьем совсем озверел. Я уходил, но всюду настигали меня черные литые перчатки и напряженные глаза инженера. Наконец сильнейший удар в живот согнул меня, а следующий, в голову, послал на пол.
— …два, три, четыре, — считал судья.
В ушах звенело. Я поднялся и принял стойку.
— Толя-а-а! — пронзил тишину зала девичий голос.
То был голос Юлии, я узнал бы его даже в невообразимом шуме, а в тишине-то уж никак не мог ошибиться. И, пригнув голову, пропуская удары, но почти не ощущая их, я пошел на инженера. Всем существом своим я почуял, как дрогнул противник, как мелькнула в его глазах растерянность. Теперь уже атаковал я, и неизвестно, как бы закончился бой, но раздался удар гонга. Инженер выиграл по очкам. В раздевалке, растираясь махровым полотенцем, он сказал:
— Да ты, парень, оказывается, двужильный. Не думал я, что ты встанешь. Видать, придется нам встретиться еще разок.
— А как же? — ответил за меня мой тренер. — Придется. Это уж точно. Правда, Толя?
— Не знаю.
Прошла финальная встреча на первенство города. Во всех предыдущих я выиграл, и тренер был по-настоящему доволен. Он заботливо вытирал мне лицо и говорил, что вот теперь-то и начнется самая работа, что он сделает меня прекрасным боксером, повезет на первенство края, а там, глядишь, и на первенство Союза попадем. Я отмалчивался. Мне хотелось побыстрее покинуть раздевалку, выбежать на улицу, где, я был уверен, ждала меня Юлия. Больше двух месяцев я не видел ее, но не было дня, чтобы я не думал о ней, несколько раз приходил во двор, похожий на коробку, облокотившись на железные бочки, стоявшие возле каменного гаража, смотрел на ее окна, было тяжело, грустно и одиноко.
Я не ошибся. Юлия ждала меня у входа под фонарем.
— Тебе больно, да? — прошептала она, когда я приблизился к ней. — Больно? Как ты похудел… Больно?
Она целовала меня в разбитую бровь, и глаза у нее были виноватые и послушные.
— Шестьдесят три дня, — сказал я.
— Что?
— Шестьдесят три дня я не видел тебя.
— Да, да, — торопливо ответила Юлия. — Шестьдесят три.
Мы пошли по улице. Юлия рассказывала, какой разлад получился в ее семье, как она плакала по ночам, припоминая наши встречи, а однажды уже совсем решилась ехать ко мне в поселок, села в автобус, но на полдороге вернулась.
— Почему?
— Понимаешь, — помолчав, ответила Юлия, — папа убежден, что все приехавшие — неудачники, бездомные, без царя в голове. Так и говорит: «Все они без царя в голове». Ты «без царя», да?
— А ты как думаешь?
Юлия рассмеялась, стала застегивать пуговицы на моем полушубке.
— Мне тепло.
— Тепло… Сорок градусов, а тебе тепло.
— Мне всегда тепло, когда ты рядом.
— Мне тоже, — серьезно ответила Юлия, прижалась и вдруг всхлипнула. — Так было жалко тебя там, на этом белом квадрате. Он, ну тот, что в красном углу, такой здоровенный…
— Мы в одной весовой категории, — профессионально заметил я.
— Все равно здоровенный. Ты слышал, как я кричала?
— Слышал.
— Мы будем встречаться? — то ли спросила, то ли уточнила Юлия.
— А как же Петр Ильич?
— Не надо, — сказала Юлия. — А мама тебя любит. Она говорит, что ты хороший, у тебя глаза чистые.
— Когда она успела заметить?
— Еще на пароходе. Она все видит и все понимает.
— Тихая она какая-то…
— Она не тихая. Она больна. Очень серьезно больна.
Я посмотрел на Юлию и не стал спрашивать, чем больна ее мать.
— Она не спорит с отцом, но мне сказала, что самая светлая, самая прекрасная и самая незабываемая — первая любовь. И что если я люблю тебя, то мы не должны покидать друг друга.
— А ты любишь меня?
— Люблю.
Простились мы, как и раньше бывало, на площадке. Домой я возвращался пешком. Мимо с грохотом проносились грузовики. Дорога была долгая, и фонари, стоявшие по обочинам, сливались вдалеке, в единую светлую линию.
Я не чувствовал никакой антипатии к Петру Ильичу, больше того, мне казалось, что он в чем-то и прав. В самом деле, единственная дочь, красавица, умница, надежда и радость, а связалась с землекопом. Нет, не для меня растил свою дочь Петр Ильич, обидно ему, и он, конечно, приложит все усилия, чтобы мы не были вместе. Он жениха ей найдет, конструктора какого-нибудь, как и он сам, проектировщика, головастого такого малого в очках…
Ну, а если у нас любовь?
Я шел и повторял про себя: «Я должен бороться, я должен бороться…» С кем, как, какими средствами, я твердо не представлял себе, но мне казалось, что я должен спасти Юлию, и, кстати, от чего спасти, тоже не понимал, но, припоминая ее глаза, голос, почему-то жалел ее, любил, и думалось мне, что я приведу ее в другой мир, мне тоже пока неизвестный, но, это я знал точно, прекрасный и удивительный.