— Кого я вижу?! Толька! Муза!
В коридор вышла Муза.
— Ты смотри, кто к нам приехал?! — кричал Миня, обнимая меня. — Сколько лет! Сколько зим!
— Здравствуйте, — сдержанно поздоровалась Муза.
— Это же Толька! — продолжал кричать Миня. — Толька Кузьмин! Не узнаешь?!
— Конечно, узнаю, — сказала Муза. — Проходите. Она вежливо улыбнулась и ушла.
— Мы тут немного тово… Повздорили, — не глядя на меня, проговорил Миня. — Да ты проходи, проходи! Раздевайся. Вот тапочки. Раздевайся!
В коридор выбежали два малыша-близнеца, очень похожие на Миню.
— Наследники, — улыбнулся Миня. — Саша и Маша.
— Михаи-ил! — донесся из глубины комнат голос Музы.
Миня для чего-то подмигнул мне и побежал в комнаты, оставив дверь открытой. Я вытащил две коробки конфет, купленные на всякий случай, протянул малышам.
— Он что, ночевать будет? — раздался громкий шепот Музы.
— Ну и переночует, — быстро ответил Миня. — Места мало?
— Надоело! То какие-то родственники, то знакомые, то друзья из деревни. Надоело!
— Тихо ты! Тихо…
— Пришел, наследил… Ты знаешь, откуда он? Чем занимается? И вообще, что за человек? А может, он…
Шепота не стало слышно, видимо, Миня закрыл дверь.
— Вот так. Саша и Маша, — проговорил я. — А и впрямь я наследил.
В коридор быстро вышел Миня.
— Ты еще не разделся? Давай по-быстрому! Посидим-потолкуем, бутылочку уговорим…
— Наследил я, — глядя на коврик, на котором действительно появились грязные разводы, ответил я.
— Ладно тебе, — отмахнулся Миня, стаскивая с меня пальто. — А ты весь в иностранном. За границей побывал?
— Да нет. Дипломатический корпус ограбил.
В это время вышла Муза и, вероятно услышав мои слова, торопливо заговорила:
— Раздевайтесь, Толя. Сюда, пожалуйста.
— Червонца хватит? — вежливо обратился я к ней. — Наследил. Наймете старушку, она уберет. — Я вырвал из бумажника десятку, положил на подставку для обуви, в дверях обернулся: — Пока, Миня!
Миня выбежал следом, как был в махровом халате и тапочках, прыгнул в лифт, торопливо запихивая в мой карман десятку, говорил:
— Ты что, Толька? Ты что?
— Я-то ничего…
— Вернемся, Толя. Прошу тебя.
— Нет, — сказал я, подумал и добавил: — Можно посидеть во Внукове. Я лечу в Полярный.
Лифт остановился.
— Я мигом, — сказал Миня. — Оденусь и выйду. Мигом. Ты подожди.
— Подожду.
Миня проводил меня до аэропорта, по дороге рассказал о своем житье-бытье, что работает он в научно-исследовательском институте, на днях защищает кандидатскую, под его руководством несколько инженеров, пользуется уважением, а вот в семье дела не важные.
— Помнишь Лидочку? — спросил он.
— Не помню.
— На бетонном крановщицей работала.
— Припоминаю. Черненькая такая…
— То Валечка.
— У тебя их было много.
— Много, — согласился Миня. — А вот Лидочка одна. На ней надо было мне жениться! Любила она меня. А Муза не любит. Нет! Она неплохая. Но, понимаешь, привычки, воспитание, единственная дочка у мамы с папой… Ух, эта мне мама! — Миня скрипнул зубами. — Папа работяга, всего добился сам и теперь работает как вол, а она… Не хочу я так! Не хочу!
— Чего ты не хочешь? Дача, машина, квартира, детишки… Живи и радуйся!
— Тебе не понять. — Миня помолчал. — У нас в деревне тех, кто уходит в дом к невесте, называют примаками. И над ними за глаза смеются. Вот и я примак. Понимаешь, я на работе лишь и отдыхаю. А придешь домой, и начинается… Тот бобровую шапку купил, та — французское манто, этот — японский велосипед… Черт знает что! Махну я, пожалуй, с тобой в Полярный! Возьму и махну!
В ресторане Внуковского аэропорта, где мы сидели в ожидании посадки на самолет, Миня припоминал нашу жизнь в Полярном, и мне подумалось, что и для него тот год был одним из прекрасных в жизни.
— Детишки у тебя хорошие, — сказал я.
— Хорошие, — согласился Миня, помолчал и добавил: — Да она и их испортит.
— Она работает?
— Какое… Сидит дома, пылинки с хрусталя сдувает.
— А я и не знал, что тебя Михаилом зовут. Миня и Миня…
— Был Миня, да весь вышел.
Объявили посадку. Я простился с Миней возле выхода на перрон:
— До встречи.
— До встречи, — вяло ответил Миня. — Привет там Вадьке передавай…
Поднимаясь по трапу, я оглянулся, увидел светлое здание аэровокзала, четкие фигуры людей и вошел в салон.
Самолет набрал высоту. За иллюминатором было черно: ни проблеска, ни звезды — это был ночной рейс, четыре часа разницы в поясах превращали его в утренний.