– Мне нужен ключ!
Олег медленно оседает на пол, держась за лицо. Кровь заливает его свитер. Он уже не кричит, а глухо рычит, фыркает и плюётся.
Я поворачиваюсь в Вике:
– Вы где-нибудь видели полотенца? В кафе, туалетах? Здесь на первом этаже есть тряпки?
– Вы не понимаете! – визжит бухгалтер-юрист. – Мне нужно выйти отсюда! Отдайте ключ, я должен выбраться отсюда!!!
Бледная и напуганная Вика смотрит на меня и кивает:
– В кафе. Полотенца.
– Кафе далеко?
Вика отрицательно машет головой:
– Показывай, – говорю я.
***
Когда бывший мэр бросает очередной короткий, как выстрел, взгляд в сторону Розовощекого, он уже не выглядит, как человек, готовый убить.
– Упой ииот, – глухо рычит Олег в полотенце.
– Ничего не слышно, – отвечаю я, за что получаю свою порцию недовольного взгляда.
Олег убирает полотенце от лица и гнусаво повторяет:
– Тупой идиот.
Мэр сдавленно стонет, а полотенце снова возвращается к разбитому лицу, закрывая собой не только свернутый в сторону нос, вымазанный засохшей кровью, но и часть двух огромных синяков под обоими глазами, налившихся почти сразу же после того, как юрист-бухгалтер был заключен в кандалы из бельевой веревки. Её мы нашли в том же кафе. Теперь мы снова сидим в холле первого этажа на больших кожаных диванах: я, Розовощекий, связанный по рукам, и Псих на одном диване; Олег и Вика – на противоположном. На столике между нами лежит пара окровавленных полотенец, одно из которых можно выжимать, второе немногим лучше первого. У Олега в руках – третье по счету. Есть расхотелось совсем.
Олег переводит взгляд на Психа, убирает полотенце от лица:
– Ты знал, что так будет? – гнусавит он.
Псих тихо говорит:
– Нет.
Меня в который раз удивляет равнодушное снисхождение Психа к человеческим глупостям: ну откуда ему было знать, что этот болван с юридическим образованием и дипломом экономиста не в ладах с головой? Я бы задала этот вопрос, но Псих даже бровью не повел. Видал он идиотизм и поинтересней. Я уже не вопрошаю о том, что мы будем делать, Розовощекий больше не пытается сбежать, бывший мэр уже не истекает кровью, а Вика по-прежнему прекрасна в своем безучастии – она будто бы смотрит ужастик на ночь: до-олгий, затянувшийся, но поскольку канал только один, то выбора у неё особо нет. Мы настолько отличны друг от друга, словно бы разные биологические виды, и хотелось бы верить, что это только плюс – не было бы различий, была бы общая биологически активная масса. Но теперь, каждый из нас способен преломлять ситуацию иначе – отлично от соседа по карцеру.
– Как будем держать осаду? – спрашиваю я, а затем делаю маленький глоток из бутылки. Взгляд сам притягивается к прозрачной полулитровой таре: одна треть. Твою мать.
Бывший мэр ничего не отвечает, оно и понятно – наверное, сломанный нос очень сильно болит. Сама я не пробовала, но вообразить могу. Вика равнодушно пожимает плечами, и, глядя на неё, меня очень интересует жуткий вопрос – если происходящее её не пугает, то какими были предыдущие «наказания» молчаливого мальчика Егора? Но главный вопрос – где были её глаза? Она же наверняка еще в первые месяцы уловила нотки безумия!? Так чего же ждала? Какого хрена…
И тут я спотыкаюсь.
Смотрю на неё и вижу до боли знакомую даму – глупую, равнодушную, пустую, бессмысленно легкую, до дрожи наивную. Искренне верящую в кого-то большого и сильного. Он стоит за моей спиной и никому никогда не позволит обидеть меня. И пока меня все глубже и глубже затягивает в трясину слепого эгоизма, сконцентрированного только на мне, любимой, этот «кто-то» переписывает на меня огромный публичный дом и наряжает меня в дорогое, шикарное, прекрасно скроенное платье порока, переписывает «Молот ведьм» и, показывая на меня пальцем, кричит: «Поджигайте костры!» Вот только разница между мной и молодой девочкой исчисляется без малого двумя десятилетиями, и если ею правит неопытность, то что правило мной? Она имеет право на наивность, ибо обивает колени, поднимаясь вверх. А я? Мир – огромная песочница, правда, Марина Владимировна?
Псих что-то бормочет, Олег гнусавит, но я не слушаю их – я закрываю лицо руками и прячусь в темноте ладоней. Я жду, пока придет хищник и сожрет меня. Но он не приходит – он бросил меня.