В мою ногу что-то ткнулось. Я взвизгнула и отскочила. Смотрю вниз – крохотная пушистая задница улепетывает от меня в густые заросли травы. С перепугу я не сразу соображаю, кто это. Всхлипываю, вытираю руками лицо, шмыгаю носом. Жгучая, колючая боль внутри споткнулась и замолчала, и теперь я замечаю, что ливень медленно сошел на нет – остался лишь легкий моросящий занавес из прохлады и влаги. Делаю шаг, еще один. Из травы ни звука, ни шороха, и если бы я сама не видела, ни за что в жизни не узнала бы, что там кто-то есть.
– Иди сюда, – мой голос, надтреснутый и хриплый, пугает даже меня.
Я тихо подбираюсь к зарослям. В одном месте трава начинает заметно трястись. Шаг и еще один – я стараюсь не спугнуть. Тихо раздвигаю траву.
Он трясется, прижавшись к огромному телу. Оно уже окоченело, и шерсть цвета топленого молока свалялась, потускнела, превратившись во что-то неживое. Но щенок этого не понимает – жмется, тихо скулит и трясется. С некупированными ушами и хвостом, он слабо похож на алабая, и о том, что он принадлежит одной из красивейших пород говорит лишь ярко-выраженная внешность его мертвого родителя. Черные глаза-бусины, мокрая мочка черного носа повернуты ко мне и все его внимание проковано к огромному существу, нависшему над ним и телом, в котором уже нет жизни. Я такая всевластная рядом с ним. Я могу сделать с ним все, что угодно, и ничего мне за это не будет. Я – кто-то большой и сильный. Всегда есть кто-то больше, сильнее, безжалостнее. Тот, кто легко свернет шею просто потому, что может это.
Я протягиваю руки, стараясь не прикасаться к мертвому псу. Щенок дергается, взвизгивает и в последний момент пытается убежать, но я успеваю схватить переднюю лапу. Он пищит, звонко повизгивает, пока я тяну на себя пушистый комок страха, поднимаю его – он сучит в воздухе пушистыми лапами, круглое розовее пузо все еще просвечивает сквозь мех, но уже заметно зарастает густым подшерстком.
– Как же ты умудрился не отравиться?
Пес еле слышно скулит, крошечное тельце дрожит в моих руках, а я смотрю на него и думаю, что он наверняка зарос блохами и лишаем по уши. И прижимаю к себе. Мокрый, напуганный, наверняка голодный, он сучит лапками, впивается когтями в плечо, холодный нос упирается в шею, и тут же теплый язык принимается вылизывать соленую кожу. Щенок упирается лапой в ключицу, тянется наверх и вот уже в моем ухе сопит и фыркает мокрый нос. Где-то далеко звучит мое имя. Закрываю глаза, глажу пса по голове и думаю, что назову его Максимом. Пусть хоть одна дворняга с этим именем вырастет психически здоровой. Чей-то голос зовет меня. Сжимаю веки и все быстрее глажу собаку по мокрой, мягкой, как пух, шерсти. Я надеюсь, что свихнулась. Я искренне желаю выжить из ума, потому что в этом цирке уродов тронуться рассудком – совершенно логично. «Марина…» – звучит где-то за моей спиной. Закусываю губу и надеюсь, что боль лишит меня галлюцинаций. Под моим ухом сопит и скулит пес, а за моей спиной знакомый голос выводит незамысловатую мелодию моего имени. Еще одна причина полагать, что я рехнулась – я знаю этот голос. Узнаю его не сразу, потому как в контексте Сказки он совершенно неуместен, и это безумие в чистом виде…