— Родственник... Я приехал к ней из Моравии... Знаете, я в ужасном положении. Она обещала помочь мне хотя бы в первое время...
Женщина презрительно усмехнулась:
— Вот как? Помочь?.. И вы ей поверили? Знаете, сколько у нее таких было?!
Она повернулась к двери, вытащив наконец из сумочки ключ. У Благи появилась искорка надежды.
— Пустите меня хотя бы в дом, — попросил он. — Я уже долго здесь жду и весь окоченел. Думаете, она скоро придет?
Но женщина отрывисто бросила:
— Нет! Она здесь уже не живет. Переселилась.
Это было для него ударом. Он хорошо понимал, что вряд ли сможет вернуться к строительной будке, куда направил его Хэкл. Вконец расстроенный, он спросил:
— Куда?
Женщина уже открывала дверь дома.
— Не знаю, — ответила она. — Наше расставание дружеским не назовешь. Мне нет до нее никакого дела.
— Это плохо... — со стоном произнес Блага.
— Почему?
Блага лихорадочно придумывал, что бы сказать, во сегодня это получалось у него с трудом.
— Меня бросила жена... Привела другого... Домой я уже вернуться не могу... Я думал, что здесь начну новую жизнь... Джейн была моей единственной надеждой... Теперь мне некуда идти... А сейчас ночь...
Однако женщину нисколько не тронуло его жалобное признание. Она холодно сказала:
— Сожалею, но вам не стоило попадаться ей так глупо на удочку. Спокойной ночи!
— Прощайте, — сказал Блага и уже хотел уйти, но стоило ему оттолкнуться от ворот, на которые он опирался, как у него подкосились ноги, в, если бы не женщина, он бы упал на мостовую. Она успела подхватить его под руки, испуганно вскрикнула:
— Что с вами?
Врач, которого вызвала Иржина Кралова — так звали ту одинокую женщину, — произнес с озабоченным видом:
— Острое воспаление легких.
Блага лежал на диване в уютно обставленной комнате двухкомнатной квартирки в мансарде старого дома на Мала-Стране, сипло дышал и, видимо, почти ничего не воспринимал из того, что происходило вокруг него. Доктор сел к столу, вытащил бланки рецептов:
— У него высокая температура... Я вам выпишу для него пенициллин в таблетках, это быстро собьет температуру. У вас есть его паспорт?
Иржина подала ему паспорт Благи:
— Вот он... Лежал в кармане его пальто.
— Павел Кулганек, бухгалтер, — проговорил доктор, вписывая в рецепт имя больного и другие сведения. — Смотрите-ка, он издалека, из Моравии... Это ваш родственник? Что вы с ним будете делать?
— Нет. Я его совершенно не знаю. А что?
— В таком состоянии его нельзя выпускать на улицу.
Иржина Кралова задумалась на мгновение, потом решительно произнесла:
— Оставлю его здесь до утра. Паспорт у него в порядке, и в конце концов, — добавила она с оттенком иронии, — это знакомый моей бывшей подруги. А утром посмотрим...
— Вы добрая и мужественная женщина, — сказал доктор с восхищением, когда она провожала его до двери.
Иржина вернулась к больному. Он тяжело, прерывисто дышал. Женщина склонилась над ним и стала будить:
— Очнитесь... Слышите? Проглотите вот это... Это вам поможет. Вы должны принимать лекарство каждые четыре часа... Ну пожалуйста... Я желаю вам добра... — Она неловко принялась заталкивать ему в рот таблетку.
Блага почувствовал, как к его губам поднесли чашку с горячим чаем, открыл глаза и всмотрелся в серое невыразительное лицо склонившейся над ним женщины. Ему показалось, что она как-то вдруг похорошела.
Иржина Кралова впервые встретила человека, которому нужна была ее забота.
«Утро всегда мудренее вечера», — подумала Лида Земанова, выходя утром из дому. День обещал быть хорошим, солнце, пробиваясь сквозь легкую дымку, быстро высушивало мокрую дорогу и лужи. Она попрощалась с Лидушкой и свекровью, и та повела девочку в детский сад. Ночью Лида успокоилась. Измученная переживаниями за Яна, она крепко уснула, ну а потом, в середине ночи, он все же ей позвонил и сказал, что произошло нечто экстраординарное и он должен остаться на работе. Она все поняла, не стала выяснять подробности — все равно он ей ничего бы не сказал. Мысленно Лида попросила у него прощение за вчерашнее, за недоверие к нему, за неоправданную раздражительность. «Я все ему возмещу, — думала она. — Когда он придет домой, я буду с ним очень нежной, внимательной. Он, видимо, придет уставший, даже есть не станет, у него будут закрываться глаза, а я прилягу вместе с ним и буду тихонько его гладить, пока он не уснет. И он будет счастливо улыбаться и шептать, как всегда: «Боже мой, как мне с тобой хорошо, белокурая куколка моя». А я прошепчу ему на ухо: «Я ужасная, ужасная женщина, Гонзик. Я старею и поэтому начинаю...» А он поцелует меня в щеку, в шею и уже наполовину во сне прошепчет: «Ты глупая, мой жеребенок... Ведь ты все равно самая красивая, самая молодая, самая милая девушка из всех, кого я знал...»