— Не понимаю, в чем дело, панове? У меня нет ни времени, ни настроения с вами здесь дискутировать. До свидания. — И он собрался уйти.
Людвик Ланда многозначительно повысил голос, стремясь его задержать:
— Нам важно, чтобы вы не воспринимали слишком серьезно то, что вам, возможно, в смятении и состоянии аффекта наговорила Ева Моулисова.
Неблехова с женским пренебрежением добавила:
— Она всегда была немного истеричкой.
Стейскал, удивленный, остановился, и Ланда доверительным тоном начал:
— Понимаете, вы не знаете работников искусства, товарищ. Они как дети. Все время во что-то играют. Они любят произносить громкие слова, делать широкие жесты, производить впечатление. А главное — у них всегда немного повышенная температура. И в этой горячке они все время в чем-то перебарщивают, преувеличивают, что-то трагически возвеличивают...
Стейскал выпалил:
— Вы хотите сказать...
Ланда, однако, не дал ему договорить:
— Да, мы хотим сказать, и это вы объясните своему товарищу начальнику, что то, что сделал, если он вообще это делал, вчера поэт Павел Данеш, не преступление обычного заурядного человека, а всего лишь по-ребячески преувеличенный жест молодой, чувствительной, поэтической души. Так это и следует толковать.
Стейскал, пораженный подобной логикой, воскликнул:
— Вы с ума сошли! Этот человек стрелял в другого человека, чтобы его убить!
Однако спорить с ним никто не стал.
Только Дагмар Неблехова, сделав вид, что не слышала возмущенного возгласа Стейскала, со вздохом произнесла:
— Бедняга Павел, как ему, наверное, было плохо, когда он проснулся у вас в тюрьме!
Павлу Данешу и впрямь было плохо, когда он открыл глаза. Медленно проведя языком по пересохшим разбитым губам, он дотронулся рукой до синяка под глазом, сморщил распухший нос и застонал. У него все доплыло перед глазами. Это было отвратительное похмелье. Он медленно поднялся и сел на нары. В первый момент Данеш не увидел Земана, который, разбудив его в камере предварительного заключения, обратился к нему с оттенком добродушной иронии:
— Как дела? Как вы у нас выспались, маэстро?
Данеш тупо сощурился и прохрипел:
— «Я у источника стою и от жажды погибаю... Горячий как огонь, зубами колочу...» Вы не могли бы достать хотя бы стаканчик воды? У меня во рту, как в пустыне, один песок.
— В моем кабинете вы можете получить не только воду, но даже кофе, если все не усложните себе сами. Я пришел только посмотреть, способны ли вы отвечать на допросе.
Данеш удивился:
— На каком допросе? Зачем? Разве я не в вытрезвителе?
Земан невесело усмехнулся:
— Нет, вы в угрозыске, мой дорогой. И речь идет о стрельбе.
При попытке рассмеяться Данеш сипло, как заядлый курильщик, закашлялся:
— Ну привет! Хорош же я был, если не помню, что кто-то стрелял...
— Не «кто-то», а вы сами и стреляли!
Данеш изумился:
— Я? Стрелял? А из чего, извините? Как это у меня получилось?.. Но, наверное, это правда, если вы мне это говорите... Извините, я совсем не помню, что со мной было вчера. У меня в голове совершенная пустота... Это довольно большая неприятность, да?.. А во что я, собственно, стрелял? В фонари на улице? Сколько их я разбил?
— Вы стреляли в певицу пани Еву Моулисову и тяжело ранили ее.
Данеш молча посмотрел на него и изумленно протянул:
— Что-о?
Земан приказал конвойному:
— Отведите его умыться, побриться, обработать царапины на лице, после чего приведите ко мне в кабинет.
Конвойный увел Данеша. Земан пошел следом за ними. Возле камеры он столкнулся со Стейскалом:
— Что, Мирек? — И тут же, не ожидая ответа, оживленно добавил: — Все идет как по маслу, дружище. Если он сейчас признается, составим протокол и можем делать представление прокурору.
Однако Стейскал не разделял его оптимизма.
— Звонил Калина. Ты должен срочно приехать к нему в министерство...
К полковнику Калине Земан всегда приходил с удовольствием. Они были близко знакомы, и их жизненные пути постоянно пересекались на протяжении всех долгих двадцати пяти лет с того момента, когда они встретились впервые. Случилось это в фашистском концентрационном лагере. Калина, будучи членом одного из нелегальных партийных комитетов еще в довоенное время, учил Земана твердости духа и жизненному оптимизму. Именно Калина после войны рекомендовал Земану подать заявление о приеме в Корпус национальной безопасности. Он по-отцовски следил за его дальнейшим ростом, воспитывал в нем лучшие качества, готовил на высокий пост начальника угрозыска в столице республики. И еще кого Земан уважал и любил в управлении госбезопасности, так это майора Житного. Этот «таинственный незнакомец», с которым они расследовали случай убийства в Планице во время февральских событий, был его шефом при проведении двух операций по линии органов государственной безопасности. Молчаливый, несколько загадочный человек, с удивительной, не поддающейся расшифровке улыбкой, надежный как скала, умеющий в любой ситуации работать как машина, крупный игрок сложных партий, разыгранных в широком масштабе разведками не на месяцы, а на годы, — таким был майор Житный...