Она хотела воспротивиться, задержать этот бешеный полет, но напрасно, у нее не хватало сил противостоять судьбе. От сознания этого она нервничала, испытывала страх и пила еще больше. И старела. Из-за тех сотен и тысяч выкуренных сигарет, бурно проведенных ночей, выпитого виски, коньяка и джина Ева старела неудержимо, усталость поглощала ее, и это приводило в ужас. В какой-то момент она начала тосковать по тихому, спокойному личному счастью, по обычному дому с детьми, с плитой и прачечной, швейной машиной и однообразно-идиллическими выездами на дачу... И вот в таком душевном состоянии, в минуту новой волны ужаса перед старостью, забвением и одиночеством, она встретила Павла...
Скрип двери артистической уборной отвлек Еву от этих безутешных воспоминаний. В зеркале она увидела, как за ее спиной появилась Дагмар Неблехова.
Эта наглость вызвала у Евы приступ гнева.
— Уходи... Что тебе здесь нужно?.. Прошу тебя, уходи!
Однако Неблехова не послушалась. Наоборот, она приблизилась к Еве и уселась напротив, прямо на гримерный столик.
— Я знаю, ты не любишь меня, Ева! — Дагмар вынула из сумочки сигарету, закурила, чтобы как-то справиться с волнением, вызванным предстоящим неприятным разговором. — Сейчас не время для нашей личной неприязни и ненависти. Мне нужно с тобой поговорить.
— О чем? Что мы можем еще сказать друг другу?
— Речь идет о Павле.
— Какое дело мне до него? Ты его хотела, возьми! С этим я уже смирилась.
— Я говорю о Павле в принципиальном плане.
— Не понимаю тебя.
— Идет борьба, Ева, которую не измерить нашим женским куриным мозгом, секрециями желез, страстями, ревностью. Это борьба за всю чешскую культуру!
Моулисова горько усмехнулась:
— Павел для тебя — чешская культура?
Неблехова говорила страстно, стараясь ее убедить:
— Я тебе уже сказала, что все дело в принципе. Если мы от него отступим, то потеряем все. Они заберут у нас и этот клочок свободы, который мы завоевали с таким трудом. Если мы будем сопротивляться, они получат возможность арестовывать и наказывать. Мы испугаемся и отступим, и все вернется на двадцать лет назад.
— Ты преувеличиваешь. Я не люблю слушать длинные патетические речи... И совсем мне не по душе, когда в искусство пытаются втащить политику!
Однако Неблехова не сдавалась:
— Ты была в больнице, Ева. Ты не знаешь, что вокруг творится. По всей республике идет сбор подписей под петициями протеста против ареста Павла. Как раз сейчас Людвик Ланда находится в ЦК с делегацией представителей творческих союзов. Они выражают свой протест, выступают как посредники...
— Что ты хочешь от меня?
— Чтобы ты не была мелочной и не давала показаний против Павла. Иначе ты пойдешь против всех, против всего культурного фронта, и останешься в одиночестве.
Но Моулисова возразила:
— От меня никто не требует никаких показаний...
Неблехова удивилась. Такого поворота дела она не ожидала.
— А что же они от тебя хотят?
— Ничего. Просят спеть только мои куплеты. И все...
В это время из репродуктора над дверью раздался голос помощника режиссера:
— Пани Моулисова, пани Моулисова, приготовьтесь, скоро ваш выход!
Когда Неблехова вошла в зал ресторана, она остолбенела — вместе с Земаном здесь находились также Ферда Восатка и Павел Данеш!
Музыканты, танцовщицы, артист Водваржка и Петр уже были на своих местах.
Земан пояснил Неблеховой:
— Мы хотим провести небольшой следственный эксперимент. Пани Неблехова, где вы находились в тот момент?
— Сзади, в баре...
— Хорошо, идите туда. И закажите себе что-нибудь выпить, вы что-то очень бледны. — Сказав это, Земан с иронической учтивостью обратился к Данешу: — А вы где были, маэстро?
Данеш неохотно, с апатичным видом кивнул:
— Там, при входе.
Земан приказал стражнику, конвоировавшему Данеша:
— Проведите его туда. — И повернулся к Восатке: — А ты, Ферда?
— У двери в бар.
Земан послал его туда, а остальным членам своей оперативной группы приказал:
— А мы, товарищи, сядем здесь как зрители... Можно начинать, пан Сганел!