Только Бланка молчала. Но девушка чувствовала, что наступил действительно большой день, историческая, неповторимая минута, чрезвычайно серьезная и торжественная. От волнения у нее даже дух перехватывало. Ей хотелось плакать от счастья, как и три года назад, когда она, держа в руке красный флажок, вместе с тетей встречала первые советские танки или когда из концентрационного лагеря вернулся ее отец. В тот день на перроне играли государственный гимн, а на флагштоке после долгих лет вновь взвился государственный флаг. Нечто подобное она переживала и сейчас.
Она так ушла в себя, что Земан вынужден был дважды ее окликнуть, и только после этого она заметила его. Он протиснулся к ней сквозь толпу спорящих, с которыми минуту назад сам жарко дискутировал.
— Я только хотел тебя спросить, — несмело выдавил из себя Земан, — не пошла бы ты патрулировать со мной в паре?
Намек был настолько прозрачен, что Бланка даже покраснела. Девушка отвела глаза, не зная в первый момент, что ответить, но потом решительно покачала головой:
— Не сердись, Гонза! Я пойду с Карелом! Знаешь, после того бала я с ним дружу...
Земан понял, что в ту ночь, когда впервые встретился с Благой, он проиграл все. В том числе и свою любовь.
— Тогда прости, — с трудом проговорил он и быстро исчез в толпе, чтобы никто не заметил его обидного поражения.
Но от внимания Карела Мутла его робкая попытка не ускользнула.
Уже несколько часов в городке дежурили патрули. Они ходили по улицам, по площади, мимо фабрики. И казалось, что рез в городке идет по-старому: тот же ритм, тот же распорядок, те же привычки. Одно только было новым — красные флаги на воротах и на трубе завода Чадека.
Как раз перед этими воротами остановились Бланка и Карел Мутл с красными нарукавными повязками. И было им хорошо оттого, что они могли долгое время быть вместе, не скрываться от кого-то, не встречаться тайно. Сейчас они разговаривали на глазах у всех, глядя друг на друга влюбленными глазами, прохаживались вдоль забора. Вот только руки немного мерзли, но разве холод — помеха для влюбленных? Любовь хорошо должна греть, как поется в старых фабричных песнях. В городе было тихо, и они могли мечтать и забавлять себя приятными разговорами, на которые так горазды влюбленные. Они могли бы патрулировать вот так до самой смерти!
Неожиданно издали донесся гул мотора, и вскоре из-за угла показался грузовик, крытый брезентом. Сидевшие в нем люди, видно, не ожидали увидеть здесь патруль — водитель резко затормозил, и машина остановилась почти рядом с Бланкой и Карелом.
Из кабины высунулся инженер Чадек и с удивлением спросил:
— Что случилось, Карел?
— А что могло бы случиться?
— Почему закрыты ворота? Откройте, у меня нет времени!
Карел Мутл побледнел. Однако, когда он заговорил, голос его был решительным и твердым.
— Это невозможно!
Чадек вышел из машины:
— Вы с ума сошли! По какому праву? Это мой завод!
— Был, пан инженер!
Чадек закричал, не в силах сдержать себя:
— Как так был?! А кому он принадлежит теперь?
— Нам, тем, кто на нем работает.
Штабс-капитан Кристек, сидевший в кабине вместе с Чадеком, взвизгнул от злости:
— Что вы там с ним нянчитесь, Чадек? Откроем сами!
Ребята, вылезай!
Из кузова грузовика на мостовую выпрыгнуло человек двадцать. «Ребята» эти были уже далеко не молодыми, но, судя по внешнему виду и манерам, относились к числу любителей почесать кулаки.
Чадек испугался:
— Подождите, пан штабс-капитан! Не надо насилия. В этом нет никакого смысла. Я попробую решить вопрос иначе. Пойду за помощью к председателю национального комитета. Ведь это настоящее своеволие, а своеволие не может быть чьей-либо программой. Сам я всегда был сторонником благоразумия и терпимости... — Он повернулся и помчался в национальный комитет.
Мутл тихо сказал Бланке:
— Беги в цехи за людьми. Скажи им, что дело плохо.
Бланка кивнула и исчезла за воротами завода.
Таким образом, перед закрытыми воротами остались один на один Карел Мутл и штабс-капитан Кристек, если не считать его братии. Обе стороны воинственно поглядывали друг на друга.
Но одиночество Карела длилось недолго. Заводские ворота широко распахнулись, и не успел Кристек опомниться, как перед ним уже стояла стена людей, молчаливая, грозная.