Субботнего происшествия будто и не было. Уверен, ей, как и мне, было бы неловко обсуждать произошедшее.
Мы, как обычно, сели на кухне. Я поставил чайник и решил расспросить Пелагею о детстве. И узнал, что его совсем не было. — Я почти ничего не помню, — спокойно сказала она. — Когда мы жили в деревне, я просто играла дома со старой куклой, летом искала всяких бабочек и жучков. А когда переехали сюда, я стала пропадать в небольшой библиотеке во дворе. Потом ее закрыли, и я опять целыми днями сидела дома и мешала маме. Помню, пыталась писать какие-то рассказы, но у меня плохо получалось. — А у тебя были друзья? — Да, — Пелагея вдруг улыбнулась. Такой улыбки я у нее еще не видел: светлая и совсем не печальная. — В деревне у меня была подруга, Олеся. Она единственная не смеялась надо мной. Мы постоянно общались, она даже учила меня рисовать. Только моя мама была против нашей дружбы. А после того, как мы уехали, я совсем потеряла с ней связь. — Почему твоя мама была против? Я заметил, что взгляд Пелагеи изменился. Она смотрела на пейзаж за окном, но видела, кажется, совсем другое. — Олесю тоже не любили, скорее, боялись. Кто-то даже называл ее ведьмой. У нее были длинные волосы, как у меня, только черные. И глаза разного цвета: один голубой, а другой зеленый. Она была очень красивой. И немного странной: любила жуткие истории и разные мистические... штуки. — После недолгого молчания она добавила: — Мы даже называли друг друга сестрами, потому что обе отличались от остальных. Это было лучшее время в моей жизни. — Ты скучаешь по ней? — тихо спросил я. Пелагея перевела взгляд на кружку. Она ответила не сразу, как будто раньше не задавалась этим вопросом. — Первое время скучала. А потом... как-то забылось. Я не знаю, кто она сейчас и как отнеслась бы ко мне при встрече, — она ненадолго замолкла и снова перевела взгляд за окно, раздумывая. — С ней было здорово. Но если мы больше никогда не увидимся, какой смысл грустить? Думаю, она бы этого не хотела.
Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Какой вообще смысл у грусти? Эта эмоция только отнимает силы и портит жизнь. Пелагея была чертовски права.
Вдруг зазвонил ее телефон. — Прости, это мама, — торопливо произнесла она, взглянув на экран. Я понимающе кивнул. Во время разговора с матерью Пелагея показалась мне более скованной, и я только теперь обратил внимание, что она постепенно открылась мне, хотя поначалу не решалась. — Все нормально? — спросил я, когда она убрала телефон. — Она говорит вернуться домой. — Тебя проводить? — Нет, я дойду. — Будь осторожна. И позвони, когда доберешься.
Когда она ушла, у меня защемило в груди. Меня охватило то самое "бесполезное чувство", и из-за него я продолжал стоять в коридоре, глядя на закрытую дверь, пока не почувствовал, что готов заплакать. Я понял, что начал скучать по ней.
УЛЫБКА
Со следующей недели осень, видимо, решила вступить в свои права. Огненный ковер из листьев, медленно плывущие облака… сырость и грязь, моросящие дожди, порывистый ветер. Я не очень люблю осень. Даже очень не люблю. Конечно, сидеть дома, когда за окном идет дождь, довольно уютно, но только если у тебя включено отопление.
Пелагея говорила, что ей нравятся все времена года. Правда, она плохо переносит жару.
Я заметил, что с каждой нашей встречей она становилась все более задумчивой. Должно быть, так на нее влияла погода. Что-то вроде осенней депрессии. Еще она стала склонной к мрачным мыслям, более рассеянной и даже немного нервной. А однажды вдруг выдала: — Честно говоря, я не знаю, для чего живу.
Теперь я понимаю, что унылая осенняя атмосфера лишь подтолкнула ее сказать это. Она жила с этой мыслью несколько лет. Но тогда я почти испугался: я не так хорошо ее знал, чтобы быть уверенным, что она ничего с собой не сделает.
В следующий вторник мы, как обычно, возвращались с пар вместе. Пелагея выглядела подавленной, хотя старалась перебороть это состояние разговорами на отвлеченные темы. Мы говорили, кажется, о стихах Есенина. Когда мы стояли у перекрестка, она вдруг заметила что-то на дороге и, не будь такой бледной от природы, наверняка побледнела бы. Я впервые увидел в ее глазах страх — настоящий, неподдельный ужас, — и даже сейчас то мгновение кажется мне каким-то нереальным. Пока я пытался понять, куда она смотрит, она рванула на проезжую часть. Чудом не попав под машину, она вытянула руки, пытаясь поймать что-то на бегу, споткнулась и начала падать. Я услышал сигнал автомобиля — на нее на полной скорости несся грузовик, и она никак не успела бы убраться с его пути. Все произошло так быстро, что я пришел в себя, только когда, обнимая ее, упал на тротуар на другой стороне. — Ты как, не ударилась? — спросил я. Пелагея пару секунд смотрела на мое лицо расфокусированным взглядом, а потом потеряла сознание.