В ход пошли анекдоты. Анекдоты «со смыслом». Про лексику не говорю, она очевидна. Содержание же всех «анекдотов» удручало однообразием: про то, как «решали» мужчин, а с женами — «разбирались».
Трубкины продолжали молчать. Обстановка накалялась все больше. Приближалась развязка.
Тщетно муж и жена оглядывали дивный днепровский пейзаж: равнодушная природа сияла своею вечной красой. Людей судьба не послала.
Теперь «гости» перешли к изложению своих взглядов на жизнь. Артеха радостно сообщил, что он «сидел», и даже не раз, и что резать курортников (пусть не волнуются!) он не желает: ему милее душить. Или «замачивать» кулаком. Скачко высказал пожелание поджечь машину на месте, а хозяев раздавить сапогом, «как жаб или мух». Турков подхихикивал, выражая готовность включиться.
Не подействовало и это: Трубкины продолжали молчать.
Последовал текст, воспроизвести который я не могу. В общем — о том, как он любит, Артеха, загорающих здесь чужаков. И о том, как проучит Скачко их неприступных подруг. Сейчас и потом. Всегда!
Прошло уже два с половиной часа с начала «визита». Каждый раз убогая фантазия хулиганов находила все новый способ оскорбить, нагадить, унизить. Теперь, казалось, их фантазия оскудела. Исчерпалась — будет точнее. Придумать новое они уже не могли. Ползать на брюхе не сумели заставить. В слезы, увы, не повергли. И в драку не вовлекли.
Спектакль срывался. Номер не проходил.
Взмолились не жертвы, а хулиганы.
— Ну, скажи! — стонал Артеха. — Ну, хоть что-то скажи! Ну, ударь! Покажи, на что ты способен. Вот сейчас я плюну в тебя. Промолчишь? Или жену оскорблю (глагол был, конечно, иной. — А. В.). Опять промолчишь? Нет, ты не мужик, ты!.. — орал Артеха, объясняя пустому пляжу, кто он, Трубкин, который молчит.
Трубкин молчал.
Зайдя за машину, хулиганы начали совещаться. Владимир Васильевич взглядом показал жене на багажник. Она молча кивнула.
Тем временем хулиганы вынесли свой приговор.
— Айда в машину, и едем! — скомандовал тот же Артеха. Он явно был у них главным.
Жертвы повиновались. Трубкин сел за руль, жена — рядом с ним. Туша-Скачко и двое поджарых уселись на заднее сиденье.
— Гони! — приказал Артеха. — Дорогу буду показывать я.
Было пять часов дня. Куда они ехали, Трубкины, и зачем? Что ждало их впереди? Не мчались ли они навстречу концу? Кто знает, кто знает… Но движение — это все же надежда. Всегда — надежда. На пути могли встретиться люди. Могла прийти помощь.
Они въехали на утрамбованную машинами колею, проложенную в песчаном грунте. От шоссе отделяли их густые лесопосадки. В поле зрения не было никого.
Поднявшийся ветер успел нагнать в низину днепровскую воду, которую время от времени сбрасывает плотина Каховской ГЭС. Первую лужу кое-как миновали. Вторая была куда глубже, и Трубкин, водитель опытный, затормозил.
Инна Сергеевна вышла, тронула лужу ногой: глубоко!
— Не проедем, — промолвил водитель, обращаясь к жене, а не к ним.
— Будешь толкать! — объявил Артеха, выразительно помахав пустой бутылкой, которую он держал наготове. — А за руль сядет вот он. — «Атаман» кивнул на Туркова. Тот с готовностью подмигнул.
Трубкин выскочил — и сразу к багажнику: будем толкать! Впереди показалась машина, замерла возле лужи, только с другого края: метров семьдесят или больше.
— Помогите! — закричал Трубкин. — На нас напали.
Коллега-водитель ничего не расслышал: ветер дул в другую сторону. Жестами показал: извини, мол, сами застряли.
— Вот ты как!.. — проворчал Артеха.
Кряхтя, он стал вылезать с бутылкой в руке.
Открыть багажник, взять туристский топорик — на это ушло у Трубкина секунд пять или шесть. Артеха взмахнул бутылкой, но удар топорика свалил его наземь. Туша Скачко застряла в дверце машины. Новый удар — и Скачко свалился вслед за «собратом».
— Ложись вниз животом! — скомандовал Трубкин Туркову. — И не двигайся.
— Дяденька, не убивай! — залепетал тридцатилетний «племянничек», плашмя падая в лужу.
Инна Сергеевна уже бежала к шоссе.
Наверное, о том, как глумится злобная пьянь, можно было бы написать гораздо короче. Избавить читателя от подробностей. Не «щекотать» его нервы. Садясь писать этот очерк, я так и думал. А потом передумал.
Потому что без этих мельчайших, отвращающих душу деталей нельзя до конца ощутить всю меру отчаяния людей, оказавшихся во власти садистов. Нельзя почувствовать и пережить все, что испытывает узник, попавший в капкан. Нельзя измерить ту пропасть, которая отделяет человека от хищника в облике человека. Нельзя понять, как сжимается до предела, а потом стремительно разжимается невидимая пружина, толкая тишайшего и добрейшего на беспощадность.