— Кто начал драку? — строго спросил Ганин.
— Зубков, он Дрона толкнул. А Чернов на Акатова топором замахнулся.
— Айнет, Акатов, Петренко, идите на линию. Полдня потеряли.
— Так, Витя! А кто же петушки к петушкам?..
— Иди, иди! Ладно, петух! — Виктор улыбнулся Петренко, который начинал его по-настоящему привлекать, несмотря на грубые выходки.
Ребята ушли. Ганин отправил Чернова и Зубкова в табор: рабочие и слышать не хотели о них. Виктор, по указанию Ганина, произвел разбивку шурфов и, потеряв почти полдня, отправился на свою линию.
Вечером Разумов принес Лукьянову томик «История XIX века». По палатке прохаживался взволнованный чем-то Ганин.
— Что, — удивился Григорий Васильевич, — уже прочли?
— Ну ее, историю, — буркнул Разумов. — Настоящее интереснее, Григорий Васильевич.
— А историю долой?
— Долой не долой, а на полку, — в тон Лукьянову ответил Виктор.
— Значит, пошумели сегодня на линии? — с добродушной усмешкой спросил Лукьянов. — У меня были десятники. Поступили вы с Ганиным верно, но… не надо разжигать страстей, Виктор Степанович. К чему? Обычная в наших условиях проделка. У вас… Курбатов разве не выгадывает?
— Курбатов? Никогда! — твердо возразил Разумов.
— Не ручайтесь! Видно плут… Но умный. В этом разница между ним и Черновым. Вы, друзья мои, напрасно озлобили Чернова против себя. Десятник он неплохой, знает отчетность, аккуратен, ежедневно оформляет наряды. А что с десятника еще требовать?
— Григорий Васильевич, Сизых говорил, что он жаловался вам на десятников, — возразил Ганин, — Так что… возмущения можно было избежать.
— Едва ли, Андрей Федорович. Ручаюсь вам: тот же Дронов или Петренко сегодня же выпьют с Зубковым, помирятся и снова подерутся. Таковы их натуры. — Он говорил неторопливо, вертя в пальцах маленькие ножницы. Темно-карие глаза инженера, казалось, интересовались только ножницами.
— Вы зачем берете их под защиту? — резко спросил Ганин.
— И не думаю! И не думал! — живо запротестовал Лукьянов. — Мне все одинаковы.
— Очень жаль, — не мог не пробормотать Разумов.
— Вы молоды, а я… уже пожил на свете. Поэтому мы несколько по-разному мыслим, с разных возрастных позиций.
Лукьянов замолчал. Ганин и Разумов не уходили. Они тоже молчали, чего-то ожидая, и это раздражало хозяина палатки.
— Андрей Федорович, а не упразднить ли нам бригаду Чернова?
Неожиданное предложение обрадовало Ганина и Разумова, но они не могли забыть, как Лукьянов защищал провинившихся.
— Однако считайте это временной мерой. Я просто не вижу, кого можно было бы назначить десятником вместо Чернова, — закончил Лукьянов затянувшийся разговор.
Лукьянов наутро разрешил Андрею созвать общее собрание, но предупредил, что сам расскажет о проделке Чернова.
— Какая же это проделка, Григорий Васильевич! — запротестовал Ганин.
— Но и не преступление. Крутых мер принимать не буду, ни к чему. Люди нам нужны, Андрюша.
— Конечно, нужны. Но если вы назовете проступок, обман, самую настоящую подлость проделкой, что тогда скажут о нас с вами разведчики? — упрямо сдвинул светлые брови Андрей.
— Андрюша, без проповеди. Ведь скучно! Ну, ладно, дадим Чернову и его собутыльникам проборку, лишим его звания десятника. Что еще? Поговорим об изысканиях вообще. Согласны? Будете выступать — не горячитесь, прошу вас. И остальных предупредите.
— Никому рта затыкать не буду.
— Ладно, там видно будет, — устало махнул рукой начальник экспедиции и выпроводил Ганина, чтобы побыть до собрания одному.
В женской половине палатки артельщика перед зеркалом величиной в две ладони вертелась Лида, одергивала платье и хлопала себя по бокам.
— Хоть распарывай! — с веселой обидой пожаловалась она подруге. — За две недели — и на тебе! Так округлеть. Ей-богу, буду по гольцам бегать.
— Витя не заходил?
— Нет.
Настя вздохнула.
— Почти не вижу его, поговорить некогда. Сядет обедать — покоя все равно не дают: то один, то другой, то за пятым, то за десятым. Зло берет.
Настя сдернула с себя поварской халат и надела платье из яркой шотландки. Длинный рукав и небольшой вырез на груди делали ее скромной и строгой. Она ощупала пальцами пуговицы, словно перебрала лады гармоники; натягивая чулок, несколько раз согнула и вытянула стройную ногу. Тряхнула головой, разметав послушные волосы. Как хорошо, что она кудрявая, а волосы густые и мягкие — укладываются в любую прическу.