— Ты что, Андрюша!
— Не дело болтнул, Андрей Федорыч! А ты, Витя, езжай. Нечего сомневаться-то, — заговорил Курбатов. — Каблуков за тебя поработает, людей расставит и спросит с них. Не бойся. Пускай Жорка в десятниках походит. Я помогу.
— Отвезешь мое письмо Истомину. Помнишь?
— Помню. Оно готово?
— Готово, — хмуро сказал Ганин. — Принесу сейчас. Вы посидите. Я скоро приду, поговорим.
Курбатов взглянул на Разумова. Виктор только развел руками и, ничего не сказав, заговорил о другом.
Лукьянов после полутора-двухмесячного пребывания в тайге обычно не спешил с докладом к начальству.
По телефону он очень кратко докладывал Истомину о своем приезде:
— Здравствуйте. Я приехал. Зайду завтра. Честь имею, — и вешал трубку.
Истомин знал: Лукьянова не следует беспокоить в день приезда, он одним и тем же тоном отклонял предложения зайти на ужин или поговорить о делах.
В этот приезд лаконичный рапорт начальника экспедиции немного изменился. Сообщив Истомину о собственном приезде и повесив трубку, Лукьянов не отошел от аппарата, задумался. Потом позвонил вторично:
— Еще раз беспокою: Виктор Разумов приедет или поздно ночью, или завтра на рассвете. — Помедлив, добавил: — И, кажется, не один. Честь имею! — деловым тоном младшего офицера попрощался он.
Выйдя в коридор, Григорий Васильевич велел уборщице принести из столовой обед. Ожидая обед, он стоял у окна, наблюдая за немногочисленными прохожими. Уборщица вошла в комнату без стука и молча поставила на стул судки с обедом. Достав из ящика шифоньера чистую скатерть, она накрыла стол, затем включила электрический чайник.
Григорий Васильевич обедал в полном одиночестве. Выпитая за едой бутылка вина и крепкий чай, разбавленный мадерой, мало оживили его. После обеда он сидел в кресле или ходил по комнате, задумчивый и странный.
Ровно в полночь, проверив по радио часы, он улегся спать; у кровати на тумбочке матово белел серебряный с перекрещенными шашками портсигар, свет уличного фонаря отражался в стакане с остывшим чаем, разбавленным душистым вином.
…Взволнованная Настя ахала беспрестанно. Ахала, стягивая с себя спортивные штаны, в которых она верхом на коне совершила долгий путь с перевала на перевал, ахала, подойдя к умывальнику с мраморной доской и чистым полотенцем у овального зеркала. А услышав телефонный звонок, она крадучись подошла к громоздкому аппарату и сняла трубку. Незнакомый голос спросил:
— Товарищ Разумов?
— Нет. Муж… он умывается, умывается он, — зачастила она, держа обеими руками трубку.
— Пусть умывается. Надеюсь, вы хорошо устроились?
— Мы очень хорошо устроились, очень устроились хорошо, — лепетала Настя, совсем оглушенная чужим вниманием.
Она слышала, что трубку повесили, и расхохоталась. Ей захотелось подурачиться.
— Здравствуйте, Виктор Степаныч! С приездом вас, дорогой товарищ! — Настя отвешивала мужу поклон за поклоном.
— Кто это звонил? Эх ты, чудачка! — рассмеялся Разумов, зараженный ее ребячьим весельем.
— Я-то почем знаю.
А звонил Истомин. О приезде Разумовых он сказал своей жене, а когда к позднему ужину пришла с дежурства в больнице его дочь, он не утерпел и рассказал об этом еще раз, упомянув о предоставленной им комнате.
— Ну, папа! Что в этом особенного? — воскликнула Анта, поняв, что молчать неудобно: отец в течение часа вторично заговорил о комнате для «молодых людей».
Обиженный Истомин вздохнул и ушел в спальню. А его дочь еле поборола в себе желание сбегать в гостиницу и запросто, по-студенчески, познакомиться с приезжими. И странно, она провела неспокойную ночь, размышляя о Викторе, а больше о его жене. Да откуда же взялась жена у Разумова?
Неопытная наездница, Настя вперевалочку, точно утка, ковыляла по комнате, ко всему приглядываясь, всем восхищаясь, ощупывала вещи и переставляла их с места на место:
— Ты смотри, Витенька: кра-а-вать! — протяжно выговорила она, — самая настоящая, не какая-нибудь… раскладушка или топ-чан.
Она потащила мужа к окну, одним толчком распахнула раму, отдернула занавеску и ахнула, восхищенная звездным густо-голубым небом. В тени разросшейся аллеи на противоположной стороне улицы летали жучки; фосфоресцируя, они чертили во мгле ломаные линии, которые перекрещивались, исчезали и появлялись вновь, расцвечивая ночь искрящимся зеленоватым миганьем. А над всем этим несся отдаленный рокот двух рек.
— Посидим, милый. Так хорошо… даже реветь хочется. Посидим, — попросила Настя.